Сколь бы разрушительным ни выдался XX век, все-таки одним из главных его векторов был вектор созидания. В том числе созидания музейного. Именно XX век стал кульминацией этого процесса: возникла мировая музейная индустрия — с собственной экономикой, кадровыми ресурсами и потребительскими сегментами. Еще совсем недавно слово «музеефикация» казалось почти священным, а отдельные сбои в функционировании глобального механизма воспринимались как «временные трудности».
И вдруг что-то изменилось — поначалу едва уловимо. Хотя термин «размузеивание» не вошел пока в культурологический обиход и даже может быть воспринят как алармистский, нечто актуальное за ним все же кроется. Симптомы «размузеивания» слишком разнородны и разноречивы, чтобы на их основании ставить безоговорочный диагноз, и тем не менее симптомы эти множественны. Приведем лишь три примера — все из новостей минувшего лета. В июне Айке Шмидт, директор Галереи Уффици, предложил вернуть большой корпус произведений религиозного искусства из итальянских музеев обратно в церкви, откуда они были когда-то изъяты. В июле потеряла свой музейный статус легендарная Айя-София в Стамбуле, вновь превращенная в мечеть вопреки завету Ататюрка. Наконец, в июле же Американский альянс музеев опросил директоров более чем 750 профильных организаций и пришел к выводу, что около трети всех музеев в США могут закрыться из-за последствий коронакризиса.
Читатель возразит: эти события и тенденции не связаны между собой. Да, разумеется, у них нет единой подоплеки, и к общему знаменателю они вроде бы не приводятся. Айке Шмидт всего лишь кинул пробный камень (и тут же столкнулся с недовольством коллег). Проблема Айя-Софии носит выраженный политический характер, и остается лишь гадать — более внутренний или все-таки внешний. А с американскими музеями, которые почти сплошь частные, а не государственные, дело всегда обстояло несколько наособицу. Хотя вот что любопытно: значимые коллекции там иногда удавалось спасать от распыления. Например, в 2014 году после банкротства вашингтонской Галереи Коркорана ее фонды передали в Национальную художественную галерею. Станут ли удерживать от распродажи другие собрания в случае массового обвала? Ответ не очевиден.
То и дело с разных концов света доносятся чьи-нибудь высокопоставленные ламентации: содержать такую прорву музеев накладно, сами себя они не прокормят, а меценатов на всех не напасешься. Отсюда мораль: сохранить лучшие и «градообразующие», остальные распустить за ненадобностью. Подобные призывы почти сразу попадают в категорию «чижика съел», однако меньше их не становится.
Экономические резоны иной раз подпираются рассуждениями медийного свойства: мол, в цифровую эру любые экспонаты должны быть в идеальном качестве доступны в интернете — к чему эти офлайновые излишества? А религиозные мотивы в деле «размузеивания» вполне могут соревноваться с мотивами идеологическими. В частности, мы ведь пока не представляем себе, чем обернется стратегия культурной деколонизации, если довернуть ее до полнейшей неумолимости… Словом, что-то исподволь подтачивает устои музейного царства. Оно, конечно, не рухнет в обозримой перспективе, но наверняка трансформируется. Не оставляет ощущение, что человечество, накопив критическую массу музейных объектов и единиц хранения, впало теперь в задумчивость: что же со всем этим делать дальше?
