Музей AZ: технологии на службе у вдохновения

Известно, что работы Анатолия Зверева в 2013 году подарила будущему музею Алики Костаки, дочь легендарного коллекционера Георгия Костаки. Этот дар стал ключевым, но ведь что-то ему предшествовало?

Наталия Опалева: Дар Алики Костаки трудно переоценить. С моей точки зрения, самое важное, что около 600 работ Зверева вернулись в Россию, в Москву.

Они были вывезены в 1970-е в Грецию, и, если бы этого не произошло — если бы они не были переданы музею, — не знаю, где бы они могли оказаться сейчас. На каких-нибудь больших или маленьких аукционах; коллекция была бы распылена. А это все-таки ранний период творчества Зверева, 1957–1960 годы. Поступок очень редкий в новейшей истории. Даже не знаю, с чем можно его соотнести или сравнить.

Тогда идея музея была уже более или менее осязаемой. Естественно, мы создавали его на основе той коллекции, которая существовала. Моя коллекция началась в 2003 году. К 2013-му, когда был зарегистрирован музей, в ней было большое количество работ Зверева, несколько сотен. И не только Зверева, но и других шестидесятников. Тем не менее Полина Ивановна Лобачевская предложила мне создать музей именно Анатолия Зверева, и изначально он задумывался как музей одного художника.

Полина Лобачевская: Этому предшествовало некоторое количество выставок, которые вводили Зверева в открытый культурный контекст. До того он был художником, признанным в узких кругах. Выставка, прошедшая в Третьяковской галерее, имела огромный успех. Мы прочитали очень много отзывов о том, что в Москве должен быть музей Зверева. Такая идея у меня была давно, но она казалась мне абсолютно нереалистичной. Я обращалась к людям, достаточно знавшим имя художника и достаточно состоятельным, но они серьезно к этой идее не хотели относиться. Единственной, кто откликнулся на нее, была Наталия Опалева.

Появлению музея предшествовали еще два важных события. Совместно с Наталией Владимировной мы сделали в Новом Манеже выставку «Зверев в огне». А дальше, в 2014 году, у нас была выставка, которая называлась «На пороге нового музея». Между этими двумя событиями мы и оказались в Афинах с просьбой, обращенной к Алики Костаки. Отнюдь не о дарах — мы просто хотели эти работы увидеть у нас на выставке. И вот неожиданно Алики прониклась к нам удивительным человеческим доверием.

Одно дело — коллекция, и несколько иное — музейное здание. Этот особняк на 2-й Тверской-Ямской — как он попал в поле вашего зрения?

Н.О.: Когда решение о создании музея было принято, мы смотрели разные здания. Я люблю район Замоскворечья, Полине Ивановне он тоже нравится, и я пыталась здесь найти что-то. Но все не складывалось, хотя один особняк мы чуть было не купили (сейчас в нем открыт Центр Вознесенского). В конце концов мы поехали смотреть особняк на 2-й Тверской-Ямской. Он понравился нам прежде всего тем, что был абсолютно свободен внутри. Просто бетонные стены, и там не нужно было ничего ломать или перестраивать. Он не был памятником, то есть у нас были развязаны руки, мы могли там делать любой ремонт. И самое главное — это, конечно, место. Музей находится рядом с «Маяковской» — а вся жизнь Зверева проходила в пределах Садового кольца.

П.Л.: Буквально через двор, на следующей Тверской-Ямской, была мастерская, где работали Николай Вечтомов и Владимир Немухин. Зверев был там не просто гостем, а жил очень часто. И мы так себе представили, что по этому дворику, мимо этого домика он ходил. Это место мы создали, оно стало его домом, потому что дома у него при жизни не было. Он был скиталец, странник.

Не смущало ли вас, что пространство небольшое?

Н.О.: Поначалу не смущало, потому что замышлялся музей одного художника. За образец мы брали мономузей европейского формата, которого практически нет в Москве. Здесь же все — блокбастеры, всё должно быть очень большое! А нам нравились прекрасные музеи Юга Франции — Анри Матисса, Марка Шагала. Такой формат казался нам очень подходящим. Первые выставки были про Зверева, потом мы перешли ко второй части коллекции, к кругу Зверева, и нам стало тесновато. Поэтому родились проекты на других площадках.

Помимо Зверева, кто из художников-шестидесятников важен для вашей коллекции?

Н.О.: Хочу вспомнить о проекте «Новый полет на Солярис» который был сделан специально для Флоренции. Потом его уже показывали в Милане, затем в Западном крыле Новой Третьяковки. А сначала он делался для Фонда Франко Дзеффирелли. Было отобрано 12 художников. Среди них — Дмитрий Краснопевцев, Лидия Мастеркова, Дмитрий Плавинский, Владимир Янкилевский. Еще Владимира Яковлева была прекрасная работа, скульптура Эрнста Неизвестного. Были работы Юло Соостера, Франциско Инфанте.

П. Л.: И наконец, Петр Беленок, который предсказал катастрофу, и Андрей Тарковский, который показал последствия катастрофы в своем фильме «Сталкер». В первом проекте, сделанном в «Электротеатре „Станиславский“», проводилась параллель с фильмом «Сталкер».

Н.О.: Я бы еще к этим художникам добавила моего любимого Игоря Шелковского.

У вас серьезная ставка на мультимедийные технологии. Стремление показывать шестидесятников не так, как они сами себя бы показали, сделать им «апгрейд», — это магистральная установка?

П.Л.: Мы ставили эту задачу с самого начала. И даже учитывали ее в архитектуре здания. Через все три этажа проходят мультимедийные экраны. Сегодня технологии накрывают нас с головой, без них мы больше не существуем, хотим мы этого или нет. Но была и еще одна мотивация. У Зверева много работ гениальных, но очень маленького формата. Например, «Марсель Марсо» — гениальная серия. Когда-то я посвятила ей целую выставку. И представляете, большой экран это берет и показывает силу образа, созданного этим человеком. Он просто сидел на спектакле Марселя Марсо, приглашенный Александром Александровичем Румневым, его первым, до Костаки, коллекционером. На спектакле Зверев изрисовал три альбомчика. Мы их увеличили в размер экрана. Это и было первым опытом соединения образного языка художника с языком кинематографа.

У вас сейчас идет юбилейная выставка под названием «Выбор Костаки». Он же был коллекционером, собиравшим не только авангард, не только Зверева. Это и народная игрушка, и икона. Получается, что в круг интересов музея попадают самые разные коллекционерские интересы Костаки.

П. Л.: Для нас в этом проекте были очень важны две позиции. Одна из них, конечно, — это благодарность Алики Костаки за прекрасный дар — 600 великолепных работ Анатолия Зверева. А публицистический заход был таков: рассказать о том, что может сделать один человек, оказавшийся в нечеловеческих условиях. В стране, которая не дала ему возможности эту коллекцию ни опубликовать, ни превратить в музей. И мы просто показали микромузей его мечты.

Времена нынче не очень прогнозируемые, но все же: есть ли намерения продолжать европейские гастроли? Или, наоборот, двинуться из Москвы в сторону российских регионов?

Н. О.: Планы, конечно, есть. Ведь мы отмечаем пятилетие музея, и как же нам не строить планов на следующую пятилетку! Когда мы говорили о будущем, нам показалось важным заниматься международными выставками, не забывая, конечно, о музее здесь. Это было бы очень важно в первую очередь для наших художников-шестидесятников — хорошо и по-новому показывать их за рубежом. Потому что их знают мало, и в этом тоже, наверное, состоит миссия нашего музея.

В Москве, мне кажется, мы уже смогли завоевать себе какое-то пространство, у нас установились очень хорошие связи с некоторыми государственными музеями. Поэтому в следующую пятилетку, если позволит общая ситуация, мы бы с радостью — и те выставки, которые были, и новые проекты — куда-нибудь вывозили. С регионами у нас уже был опыт: два раза мы делали выставки в Иванове и очень полюбили этот город. И мы им, кажется, тоже понравились.