Les Morosoff — сильные мира искусства сего

Экспозиция из 140 произведений импрессионистов и постимпрессионистов из собраний промышленников-магнатов Ивана и Михаила Морозовых, национализированных в годы революции, а в 1948 году по сталинскому приговору распределенных между музеями Москвы и Ленинграда, позволила — хоть и на время, хоть и частично — воссоединиться одной из самых впечатляющих в России коллекций французской модернистской живописи. Встречу произведений организовали Государственный Эрмитаж и его старейший сотрудник, знаток французского искусства, доктор искусствоведения Альберт Костеневич.

В титре выставки «Братья Морозовы. Великие русские коллекционеры» как бы эхом отдается название одного из главных русских романов о кровном родстве, власти денег, власти страсти и вере. Главной фигурой в семействе Морозовых в смысле склонностей к изящным искусствам считался Иван Абрамович (1871–1921). Именно о нем критик Абрам Эфрос говорил, что Иван Абрамович Морозов «перешиб Сергея Ивановича Щукина по части парижских криков». По части «криков», под которыми надо разуметь самые что ни на есть революционные опусы французской живописи, первое место, конечно же, должен бы занять старший из братьев Морозовых — Михаил Абрамович (1870–1903), который раньше Щукина познакомил Первопрестольную с творениями Поля Гогена и Винсента ван Гога. Он, кстати, привез и первую ренуаровскую «Жанну Самари» — ту, которая в рост на почти парадном портрете (вторую, «розовую», приобрел уже потом его брат Иван). Беспредельно экстравертный, импульсивный Михаил Абрамович был экстравагантен во всем. Московский купчик, притом никогда не касавшийся семейного бизнеса и вообще презиравший дела, университетский выученик, историк-западник, романист по случаю и журналист-полемист по страсти, язвительный художественный критик, не щадивший ради красного словца даже близких ему людей (а среди них был и Валентин Серов), владелец роскошного особняка на Смоленском бульваре, интерьеры которого походили на музей мирового искусства (говорили, что у него даже была выставлена в хрустальном саркофаге древнеегипетская мумия), а также галереи русских художников (Сергей Виноградов, Михаил Врубель, Константин Коровин, Серов etc.) — так вот, Михаил Абрамович так и не смог понять, в чем смысл его существования, хотя к безвременному и трагическому концу жизни достиг возраста Христова, то есть 33 лет. Он таким и предстает на серовском портрете: эдакая бомба страсти в сюртуке, неуемный сумасброд, не знающий, чем бы еще поразить публику. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что своей верой в искусство Михаил Абрамович заразил младшего брата.

Младший, то есть Иван (хотя младший-то всего на один год), был человеком иного склада. В отрочестве, как и Михаил, он брал уроки живописи у Коровина. Взявший на себя крест управлять семейным делом, он не разбазаривал капитал, как его братья (к примеру, его брат Арсений (1873–1908), презиравший живопись, построил на Воздвиженке по проекту архитектора Виктора Мазырина особняк в диковинном мавританско-португальском стиле, над которым потешался Лев Толстой, а за ним и вся Москва), но работал на развитие текстильных предприятий, и уж потом, не особо скупясь, тратил деньги на художества. В лучшие для своего бизнеса времена он платил парижским галеристам и художникам по 200–300 тыс. франков в год. Знаменитый маршан Амбруаз Воллар называл Морозова «русским, который не торгуется». И этим качеством он отличался от своего визави, другого текстильного магната — Сергея Щукина. Тому было приятно выгадать хоть франк — Морозову же эта копеечная радость была безразлична. Щукин в парижских галереях требовал для просмотра весь набор художника, «все из печи мечи», — Морозов просил показать лишь лучшее. А уж из него Иван Абрамович отбирал после пробных повесок в московском особняке (в случае чего вещь тогда можно было вернуть дилеру) и подсказок своих художественных советников Серова, Виноградова и Игоря Грабаря наилучшее и подходящее как для самой коллекции, так и для интерьера. Хотя его conseillers иной раз давали дельные советы (именно Серов рекомендовал купить «Красные виноградники» и «Прогулку заключенных» ван Гога), нередко и они допускали погрешности. Так, из-за уважаемого Валентина Александровича коллекционер проморгал вид улицы Монье 14 июля Эдуарда Мане. Впрочем, вкусы самого Ивана Абрамовича вообще-то были несколько «левее» предпочтений его советчиков.

Щукина и Морозова многое сближало, но и многое отличало. Первый из них (а он и начал первым собирать искусство, да и вообще был на 17 лет старше своего коллеги) относился более революционно к художеству. Можно сказать, что Щукин отслеживал в искусстве актуальность, вкладывался средствами в очередную поразившую его новацию (прежние он не то чтобы отбрасывал, а отодвигал на второй план), поднимаясь по ступеням, названия коим Моне, Гоген, Матисс, Пикассо. По такой же лестнице восходил и Морозов, с той лишь разницей, что подолгу простаивал на некоторых этажах (символизм набидов, к примеру), а на иные верхние ступеньки старался наступать осторожно (взять хотя бы Пикассо с «Девочкой на шаре» да его же мозаично-кубистский, очень декоративный «Портрет Воллара»). По словам критика Эфроса, «Морозов разборчиво и долго выискивал в новом художнике что-то ему одному видимое, наконец, выбирая, всегда вносил свою золотую „поправку“. „Щукинский мастер с поправкой Морозова“, я бы назвал это классической формулой новозападного нашего собирательства». 

Однако все эти топтания Морозова приносили известную пользу: лестничный компартимент его особняка на Пречистенке украсили панно Пьера Боннара «У Средиземного моря», а тамошний же Белый зал, или Музыкальный салон, — цикл (так и хочется сказать — фресок) картин Мориса Дени «История Психеи». Свой салон Иван Абрамович, все же стоявший обеими ногами в эпохе модерна, то бишь в art nouveau, украсил как заправский дизайнер — заказал тому же Дени расписные вазы и мебель, Аристиду Майолю — бронзовые скульптуры. Владелец особняка на Пречистенке был очень уютным, «интерьерным» человеком, хотя и занимался коллекционированием современного по тому времени искусства. Возможно, он был таким же интровертом, как его заморский коллега, удачливый американский фармацевт Альберт Барнс, который позже москвича стал собирать в Филадельфии то же самое искусство (например, заказывать росписи интерьеров Матиссу). И кстати, который тоже никого не допускал в свое собрание; оно приоткрылось для публики лишь в 1960-е годы, да и то не для всех.

При этом Иван Абрамович был приверженцем живописной культуры, живописи как таковой — все же он был хорошим учеником Коровина. Ему очень нравился Альфред Сислей, пожалуй самый деликатный из импрессионистов. А позднее он стал чуть ли не главным держателем в России работ Поля Сезанна, как считается, «художника для художников». Сам баланс тут очевиден: 8 Сезаннов было у Щукина и 18 — у Морозова, притом наилучших. Иван Абрамович относился к живописи как профессионал. Он не любил «самодеятельности» — высокий примитивизм Таможенника Руссо был не для него, он достался Сергею Щукину. Морозов то ли не заметил, то ли перешагнул через эту ступеньку.

Как бы то ни было, впоследствии, после национализации обоих частных московских собраний и сведения их в один Государственный музей новой западной живописи (ГМНЗЖ, затем «живопись» заменили на «искусство», и стал ГМНЗИ, поскольку в собрании были и скульптура, и графика), эволюционная модель Морозова возобладала над революционной Щукина. Директор новоявленного советского музея Борис Терновец, в прошлом ученик скульптора Бурделя, хотя и был сторонником современного искусства, но при этом такого, которое не порывает с традицией, и, уж конечно, он не терпел никаких абстракционизмов и сюрреализмов. Его «криками» стали творения итальянских художников группы «Новеченто», пытавшихся скрестить модернизм с классикой.

Так сложилось, что в конечном счете обе коллекции московских собирателей до поры укрылись в особняке Морозова на Пречистенке. Но при этом любимые Иваном Абрамовичем панно из цикла «История Психеи» были закрыты фальшстенами, на которые повесили щукинских Матиссов — «Танец» и «Музыку».

Государственный Эрмитаж
Братья Морозовы. Великие русские коллекционеры
До 6 октября