Вы, наверное, один из самых выставляемых у нас западных художников. Те, кто видел, еще помнят ваших татуированных свиней в галерее «Риджина» в 2000 году или выставку «Мимикрия» в Пушкинском музее, где ваши ироничные провокационные работы отлично вписались в залы античных слепков и классического искусства. Что вы привезли сейчас?
Помимо работ из серий, которые здесь уже знают, в выставку включены, например, мои новые мраморные барельефы со сценками из компьютерной игры Counter-Strike, которые я начал делать год назад и уже успел показать в других странах. Но конкретно эти специально сделаны для московской выставки. Еще впервые в Москве — Maserati 450, корпус автомобиля, покрытый ковровым орнаментом в персидском стиле. Два года назад он был выставлен в Тегеранском музее современного искусства, где его увидел Гари Татинцян и захотел непременно показать в Москве.
Вероятно, один из самых привлекающих внимание экспонатов на выставке — «Клоака». Почему вы выбрали для Москвы ее вегетарианскую версию?
Это, скорее, был выбор Гари, который, как и я, вегетарианец уже больше 30 лет. К тому же сегодня вегетарианство и вообще здоровый образ жизни стали очень популярными в мире, в том числе, полагаю, и в России. На выставке есть еще и ее переносная, уменьшенная версия, которую должны были показать в Пушкинском музее, но тогда этого не случилось.
Здесь есть и одна из ваших знаменитых татуированных свиней, часть проекта «Арт-ферма». Вы продолжаете этот проект, после того как перенесли свою ферму со свиньями для татуировок из Бельгии в Китай?
Нет, над этим проектом я уже не работаю, хотя и сегодня в нем есть заинтересованность разных музеев. Ферму, которую я основал в 2004 году близ Пекина, я закрыл три года назад. Собирался даже раньше, но китайцы попросили не делать этого до 2007 года, который по китайскому календарю был годом Свиньи.
Вы не хотите этого из-за возможных новых протестов со стороны разных правозащитных организаций?
Нет, дело не в этом. Просто прошло мало времени, чтобы вернуться к этому проекту или уже точно не возвращаться. Что касается защитников прав животных и Гринписа, то их действия всегда были только самопиаром. Они активизировались лишь тогда, когда о проекте заговорили все, когда он стал знаменитым. В Ницце, где это случилось в первый раз, я посоветовал им пойти на соседнюю живодерню, где действительно издеваются над животными. Но они туда не пошли, потому что там нет известных художников.
Вы татуировали не только животных, но и некоего молодого человека по имени Тим Штейнер, потратив на это в общей сложности 40 часов, и назвали работу TIM. И хотя он сам вызвался стать арт-объектом, это тоже вызвало неоднозначную реакцию. Вы поддерживаете с ним связь, следите за его судьбой?
Да, конечно. Дело в том, что Тим по своей природе эксгибиционист и охотно принимает любое приглашение выставиться. И мне как автору этого «произведения» часто приходится его отговаривать не выставляться где попало.
В таком случае вы могли бы привезти его на выставку в Москву. Он, несомненно, стал бы еще одним хитом, на который повалила бы публика!
Видите ли, он был бы счастлив приехать в Москву, но с ним действительно очень непросто. Когда была моя выставка в Музее старого и нового искусства на Тасмании в 2016 году, Тим приехал со мной просто так, из любопытства. Дирекция музея, увидев его, предложила показать его на открытии, и я согласился. Потом они захотели показывать его и дальше, я уехал, а Тим остался. Сначала на неделю, затем на месяц, а затем еще на год, став постоянным экспонатом, если можно так сказать, коллекции музея. Так что, видите, с живыми «экспонатами» все не так просто, как минимум непредсказуемо.
Иран — одна из ваших любимых стран, куда вы любите ездить, показывать свои работы. Вы даже собираетесь открыть там музей, в городе Кашан, где вам выделили под него огромное здание. Как продвигается этот проект?
Идет реконструкция здания. Иранская экономика сейчас переживает не лучшие времена — инфляция. И мне даже приходится платить рабочим из своего кармана. Но через год-два мы все же закончим реконструкцию и начнем что-то выставлять. Помимо своих выставок, я хочу показывать иранских художников, а также детские работы, которые в ходе конкурсов отбирало бы международное жюри. С привозными выставками дело сложнее. Транспортировка — очень дорогостоящий процесс, особенно в случае Ирана. Поэтому я собираюсь начать с показа видео, например молодых китайских художников.
Параллельно с вашей выставкой в Галерее Татинцяна в Музее современного искусства «Гараж» сейчас проходит ретроспектива еще одного знаменитого бельгийца, Марселя Бротарса. Вы очень разные художники, но у вас, несомненно, есть и нечто общее, что можно было бы сформулировать так: что бы ни делал бельгийский художник — получается сюрреализм. Вы согласны с этим?
Да, безусловно, бельгийская традиция существует, и она имеет длинную историю. Причем она есть и в музыке, и в литературе, и в кино. В бельгийской традиции всегда присутствует другая реальность, нечто магическое, скрытое за тем, что ты видишь. Эта традиция идет, конечно, от Босха, Брейгеля и дальше к Энсору, Магритту. Но и между ними у нас было много разных странных персонажей. Например, газетных иллюстраторов XIX века, работы которых сегодня смотрятся неожиданно современно. Вообще в XIX столетии Брюссель был очень свободным городом, куда европейцы бежали от любых преследований, главным образом политических. Французы, немцы, достаточно вспомнить того же Карла Маркса, русских анархистов (Бакунина, к примеру).
Кто из бельгийских художников вам особенно близок?
Иероним Босх и, наверное, Рене Магритт, если говорить о ХХ веке. Из современных небельгийцев мне интересен Брюс Науман. Его исключительная изобретательность, то, что он умеет работать в разных стилях, делать разные вещи. Из русских художников мне был близок Олег Кулик в начале 2000-х, когда он был человеком-собакой. У нас тогда было одинаковое чувство юмора. А еще мне нравится Борис Михайлов, он очень сильный художник.
Вы тоже так работаете. От европейской традиции, готики, переходя к неевропейской, например, восточной, часто сплавляя стили разных эпох и народов. При этом ваши работы исключительно безупречны в исполнении, используете ли вы старинные технологии или современные — компьютерные, 3D либо лазер.
Да, для меня очень важно качество исполнения. Вы знаете, у меня есть небольшая коллекция работ художников XVII века. Они разные с художественной точки зрения, но все демонстрируют безупречное мастерство исполнения. А сегодня почти 80% современных художников — экспрессионисты. Почему автомобиль должен быть сделан безупречно, а искусство нет? Да, я люблю хорошо сделанные вещи, в этом смысле я одержимый художник, педант, если хотите, — видимо, как и те коллекционеры, которые покупают мои работы.
Что в ваших ближайших планах после Москвы?
Собираюсь строить 60-метровую готическую башню для Тасмании. Уже есть договоренность о том, чтобы поставить ее на постоянной основе в MONA, Музее старого и нового искусства, в Хобарте. Уменьшенный вариант этой башни можно увидеть на московской выставке.
Почему именно на Тасмании?
Я люблю необычные места — Австралию, Иран.
Да, но первая ваша башня, De Torre, была показана на Венецианской биеннале в 2009 году, через год появилась в Париже, в саду Музея Родена, и у Центра искусств BOZAR в Брюсселе. Может, следующей площадкой для нее станет Москва?
Почему бы и нет? Гари — очень настойчивый и целеустремленный человек, и, если ему удастся договориться — я с огромным удовольствием.
Выставка Wim Delvoye в Галерее Татинцяна работает до 9 февраля 2019 года.
