Энгелина Смирнова: «Икона — не только молельный образ»

Энгелина Сергеевна, только кажется, что интерес к древнерусскому искусству сегодня угас, в отличие от советского времени, когда он был прямо массовым?

Совершенно верно. Но интерес шел волнами, и я не могу сказать, будут ли эти волны ритмически продолжаться или спад надолго застынет. Как вы знаете, в начале ХХ века был фантастический интерес к русской иконе. Он был связан с коллекционерами, в основном старообрядцами. Иконы начали расчищать и открыли их как произведения живописи. Потом была революция и страшные 1930-е годы. А затем, после войны, пришла новая волна — патриотическая, но в рамках коммунистической идеологии, ведь многие памятники были разрушены. В 1947 году вышла книга Виктора Никитича Лазарева о новгородской иконе, появились книжки Михаила Алпатова. Потом опять духота — хрущевская борьба с религией. Но, что интересно, в это время, в 1958 году, вышла книга Владимира Солоухина «Владимирские проселки». Она отразила новый интерес к древнерусскому искусству, произвела просто взрыв в сознании, и появилась настоящая страсть к узнаванию своих корней, страны, духа русской истории, религии.

И эта страсть овладела интеллигентными массами.

Когда я первый раз была в Кирилло-Белозерском монастыре, там была глушь — никого, а в начале 1960-х там появилось множество народа. Снимали комнаты в деревнях, ходили в Ферапонтово. Люди чувствовали себя причастными к истинной, народной культуре, противопоставляли ее коммунистической. Начались научные экспедиции, прежде всего Русского музея, потом Третьяковки и открытого в 1962 году Музея Рублева. Но что это были за экспедиции? Один, два, три человека, передвигались пешком. Я тогда работала в Русском музее и ездила в Карелию. Дорог не было, сплошные болота. Мы делали обмеры, фотографировали, изымали то, что можно было спасти. Потом эту работу делал Петрозаводский художественный музей, в нем собрана прекрасная коллекция, которая, кстати, до сих пор не опубликована. Тогда же появились частные собиратели, старавшиеся увести из-под носа музея и государства лучшие вещи. И так продолжалось до начала 1990-х. Но сейчас я не могу понять, что происходит.

А что происходит?

Я преподаю в МГУ. И раньше было столько дипломников, выпускников, аспирантов, изучавших древнерусское искусство, а сейчас все хотят заниматься зарубежным. Чтобы уехать, наверное. А древнерусское — «да, интересно, но не совсем для нас». Я честно вам скажу, что здесь сыграла роль чрезмерная активность Русской православной церкви.

Вы резко выступали против разовых передач «Троицы» Рублева для богослужений.

«Троица» — для всех!

Как и в храме.

Нет, не совсем. Мало того что в храме ее трудно сохранить, выдержать нужный климат и освещение — в храме она существует для моления. Но икона — не только молельный образ, ее мировоззренческое значение намного шире. И вы знаете, какие две трагедии произошли в последнее время?

Сгорела церковь в Кондопоге.

Поскольку я занималась Севером — Карелией, Архангельском, Вологдой — и перевидала много деревянных церквей, то могу вам совершенно безапелляционно сказать, что это была самая красивая деревянная церковь. Не в Кижах — та искусная, конечно, пышная. Но Успенская церковь в Кондопоге для деревянного зодчества, как церковь Покрова на Нерли для каменного, — главный храм. Такой красивый по пропорциям, по силуэту шатер! А какой пейзаж! И вторая драма — это передача церкви Кирилло-Белозерского и Ферапонтова монастырей. Ну нельзя служить в Ферапонтове в соборе! Ни одной свечечки зажигать нельзя! Там если дождик идет, то музей закрывают, влажность для фресок Дионисия опасна.

А как вы относитесь к идее воссоздания церкви в Кондопоге? 

Если есть обмеры — а они есть, — то восстановить надо. Денег много потребуется, но что делать?!

А как вам сенсационное заявление Третьяковки, что по результатам последнего технологического исследования Звенигородского чина авторство Андрея Рублева поставлено под сомнение?

Я знаю ситуацию. Возможно, не надо было делать объявление так без­апелляционно. Никто точно не знает. Есть такое мнение, что между Звенигородским чином и созданием «Троицы» прошло лет 20–30 и что, если писал их один художник, за это время он мог изменить свои живописные приемы. Поэтому считать этот факт доказанным не стоит. Имя Андрея Рублева стало у нас символом определенного художественного направления, но и я не поклянусь, что один и тот же художник написал все, что ему приписано. Доказательств, что это был один художник, нет, как нет и доказательств, что это были разные художники. Однако не бывает, чтобы в стране работал единственный абсолютно прекрасный иконописец и у него не было бы ни соратников, ни единомышленников. Перед тем, как делать такие далеко идущие выводы, нужно очень хорошо подумать, еще раз исследовать. А у нас любят культ личности в истории искусства. У того же Феофана Грека были и ученики, и последователи! Есть еще проблема сохранности, и мне кажется, что в «Троице» больше переделок, чем сейчас считается. Прекрасны оба ансамбля: и Звенигородский чин, и «Троица» — наша гордость. Когда я прихожу в Третьяковскую галерею, то каждый раз чувствую, насколько эти памятники изумительны, от соседних их отделяет пропасть.

Новые технологии меняют профессию историка искусства, где многое держалось на интуиции, на «глазе», а сегодня царствует оборудование.

Конечно, реставраторы и современная техника дают возможность точнее сказать: вот это позднее письмо, это поновление. Но в отношении давно известных икон особых сдвигов я не замечала. Разве что «Троица» Рублева. Мне всегда казалось, что в ней что-то выправлено, что-то перерисовано, а мне говорят, что нет, там все древнее. Ну и я вынуждена верить. 

А потом появятся новые технические возможности, и будут поставлены под сомнение сегодняшние выводы. 

Но о Рублеве волноваться не стоит. Просто надо иметь в виду, что те ансамбли, в которых он принимал участие, конечно, расписывались не одним художником. Знаете, когда я выхожу на Соборную площадь, то думаю: почему у нас так увлекаются Иваном Грозным? Ведь его дедушка Иван III все здесь построил — и в итальянском стиле, и в русском. Вот кому памятник надо ставить! Я говорю не о самой площади, но в Александровском саду кого только нет. А ведь Владимир Святой — это конкуренция с Киевом.

Мы начали разговор с коллекционеров-старообрядцев. Сейчас в Москве работает частный Музей иконы, основанный Михаилом Абрамовым. Как вы оцениваете этот музей?

Коллекционеры бывают разными. Одни уже составили прекрасные собрания, но они закрытые. А вот частный Музей русской иконы — открытый, для народа. Другого такого я не знаю. Музей не гонится за шедеврами, в нем русская икона представлена в своем среднем варианте. Есть и ценности, и XIV век, но и очень хорошие поздние вещи. Икона представлена как историко-культурное явление, и это очень благородное дело.