Елена Руденко: «Живопись все-таки рассчитана на века»

Некоммерческий фонд IN ARTIBUS, основанный в 2014 году коллекционером и меценатом Инной Баженовой, издателем The Art Newspaper, ставит перед собой главным образом просветительские задачи. Обозначено и реализуется несколько направлений деятельности, в том числе книгоиздание и образовательные программы. Но для широкой аудитории наиболее заметны выставочные проекты. Главный куратор фонда Елена Руденко рассказала о сделанном, текущем и немного о предстоящем.

Пространство фонда IN ARTIBUS открылось полтора года назад, и здешние проекты вполне на слуху. Но по отдельным выставкам бывает сложно судить о стратегии. В чем она заключается?

Большинство наших проектов основывается на частной коллекции Инны Баженовой. Это собрание, состоящее из двух равнозначных частей: русского искусства ХХ века и западноевропейского искусства с ХIV по ХХ век. Время от времени мы обращаемся к произведениям оттуда, и у нас возникают темы выставок, темы исследований. На сегодня было больше проектов, посвященных отечественному искусству, но и про западную часть коллекции мы не намерены забывать. Пока сделали лишь две выставки такого рода: показали работы Сальватора Розы и Гаспара Дюге в экспозиции Вдохновленные Римом, а до того была выставка графики Жака Калло и ряда созвучных ему авторов. Что касается русского искусства, то для коллекции важнее всего, пожалуй, московская школа живописи ХХ века. Мы придумали своего рода трилогию о ней. Начинали с выставки Владимира Вейсберга (трилогия не хронологически построена), потом была экспозиция современного художника Бориса Касаткина, ученика Вейсберга. А уже в завершение показываем собственно отца-основателя, с нашей точки зрения, московской школы живописи — Илью Машкова.

К тому же фонд сотрудничает с мировыми музеями, способствует тому, чтобы работы из коллекции ездили туда на выставки. Это не инициатива фонда, как правило, и не инициатива коллекционера. Музеи зачастую сами находят нас и запрашивают конкретные работы. Например, гордость коллекции — натюрморт Хуана де Сурбарана побывал уже на четырех международных выставках, и сейчас музей в Дюссельдорфе его опять попросил, арендовал на два года. Портрет молодого человека Хаима Сутина, рисунок Амедео Модильяни, несколько работ Жоржа Сёра — они тоже довольно часто путешествуют по миру. Кстати, сейчас и отечественные музеи проявляют интерес к коллекции. В частности, идут переговоры о том, чтобы некоторые вещи временно заняли место в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина.

С региональными российскими музеями тоже наладилось партнерство? На ваших выставках в Москве нередко встречаются экспонаты оттуда.

У нас никогда не возникало проблем с музеями. Обращались, и нам давали то, что мы хотели. У нас музейный климат, охрана, помещение соответствует абсолютно всем стандартам. Надо сказать, ни разу не было отказа. Специально взамен мы ничего не предлагаем, но, если нужно, готовы оказывать всяческое содействие. Например, музею в Волгограде требовалось отреставрировать Портрет Адольфа Мильмана работы Ильи Машкова. Мы помогли, отправили туда замечательного московского реставратора Владимира Шульгина.

Этот сюжет связан с подготовкой московской выставки «Поздний Машков» — самой полемичной и неоднозначно воспринимаемой из тех, что устраивал фонд IN ARTIBUS. Тут некоторая провокация была в замысле? Откуда взялось деление на «раннего» и «позднего»?

Не мы первыми начали. Ранний Машков висит отдельным залом в Государственной Третьяковской галерее, а неподалеку Снедь московская. Мясо. Дичь — в общей толпе в зале советской живописи. Он разделен уже до нас. Пришлось сыграть в эту игру и показать именно позднего Машкова — отчасти потому, что нам самим хотелось его посмотреть. И потому, что почти ни в одном музее сейчас невозможно увидеть в комплексе работы его последних двух десятилетий. Бубнововалетский период — пожалуйста, а поздний затерялся. Хотя его всегда можно посмотреть в волгоградском музее, у них средоточие позднего Машкова. Но, во-первых, Волгоград далеко, не всякий поедет. Во-вторых, они занимаются Машковым, у них музей его имени, но, на мой взгляд, там есть небольшой перекос в сторону региональности. Машков, конечно, уроженец Хоперского уезда, но вообще-то он московский, российский, да и просто высокого класса европейский художник, не только местного значения. Но мы очень благодарны Волгограду: они издают книги о Машкове, собирают конференции. Пожалуй, сейчас это единственное место, где его изучают в комплексе.

Это не было провокацией — показывать позднего Машкова. Конечно, мы ждали каких-то обвинений, в первую очередь несогласия со стороны критиков, так что отчасти были готовы. Но не к такому неприятию, честно говоря.

Так нынче же острый дискурс: официальное советское искусство не как ретроспектива или исследование, а чуть ли не как идеал и образец для подражания. Хотя в вашем сюжете, по-моему, намеренной идеологической подоплеки нет, есть драматическая. А какой кураторский посыл вы вкладывали в этот проект?

Основная мысль, которая не оставляла на протяжении всей подготовки выставки: Илье Ивановичу не повезло с эпохой — конечно, как и многим. Зрелая часть его творчества совпала со временем соцреализма. Его долго терпели и ждали какого-то поворота к советской власти. Но он просто органически не мог служить таким образом, чтобы угодить. Он занимался одним только делом — живописью. Даже из подбора работ видно, что его в наименьшей степени интересовала идеология.

Мы специально не стали избегать показа Привета XVII  съезду, который почему-то вызывает наибольший ажиотаж. Это было и десять лет назад, когда в Третьяковку эту картину привозили, и сейчас та же реакция. Хотя она висит отдельно на стенке и просто показывает, чем художник занимался. Издали это кажется иронией, а вблизи видно, как это сделано, с каким наслаждением он пишет пуантелью даже буквы «привет XVII съезду», и для него это не столько лозунг, сколько элемент композиции. Современники Машкова, критики тех лет, не восприняли это вообще никак, обошли молчанием, к его счастью, но ни на одну выставку этот натюрморт не брали категорически. А сейчас ему почему-то это ставят в вину.

Должна сказать, что время-то свое берет. Тут приходили свет ставить молодые люди, лет до 30. Они посмотрели: «Ну этих-то мы знаем», — на Ленина и Сталина показали. «А вот это кто?» — показав на Маркса и Энгельса. Лет через 50 перестанут узнавать и остальных двоих, а Машков останется. Живопись вообще рассчитана на века. Мы ни в коем случае не хотели реабилитировать Машкова, его не за что реабилитировать. Он никому дорогу не перешел, не предавал и не служил истово советской власти, как это пытаются подать.

Его живописный темперамент на какое-то время совпал с заказом на энтузиазм, на яркость и мощь. А ему только этого и нужно было: и большие размеры, и яркие краски. В определенный момент это проходило как «наше советское искусство». Так что как раз время, когда Машков повернулся к классике — и вместе с ним все «бубновые валеты», кстати, — это было еще практически время расцвета авангарда, во всяком случае о его закате не говорилось прямо.

Наверное, «миссия» — слишком сильное слово, но мне показалось, что в какой-то мере вы хотели устранить несправедливость по отношению к «позднему Машкову».

Если даже подсознательно и было желание устранить несправедливость, мы вообще-то отдаем себе отчет в том, что мы не государственный музей и вообще небольшая организация, это нам не по плечу. Мне кажется, просто надо напоминать о том, что есть такие темы, и, быть может, кто-то задумается вместе с нами, единомышленники появятся. Видимо, надо время от времени эту ситуацию взбадривать. Глядишь, музеи тоже вспомнят, что у них Машков есть. Хотя они и так помнят, конечно, но у них столько дел, что не до всего руки доходят.

Илья Машков был не только художником, но еще и многолетним преподавателем, с дореволюционным стажем, что называется. Десятки людей у него учились, совсем не худшие впоследствии авторы. Влияние Машкова на нашу изобразительную культуру не обдумывалось как выставочный сюжет?

Обдумывалось, но пока мы такую тему вряд ли поднимем. Наверное, про школу Машкова можно будет сделать выставку, но даже не в следующем году. А так — да, конечно, педагог. Начиная с того, что у него учился Роберт Фальк, правда, мало, до революции, и он не очень любил об этом упоминать, но тем не менее. Александр Осмеркин всегда считал и буквально везде писал черным по белому: «Я — ученик Машкова». Всеми любимые Георгий Рублев и Андрей Гончаров оставили восторженные воспоминания о школе Машкова. Думаю, почти все лучшее в живописи советского времени — и при жизни Машкова, и после смерти — его заслуга, он так и гнул французскую колористическую линию.

Для меня все-таки московская школа, основная определяющая ее, — это в первую очередь живопись цветом. Это колористическая школа, которая с трудом, но удерживалась, в том числе усилиями Ильи Машкова. И в 1920-е, и в 1930-е годы, да и в 1960-е и в дальнейшие десятилетия она продолжала существовать. Хотя многие считают, что живопись умерла, ее давно нет и не будет никогда. Но поскольку мы видели живых художников, то знаем, что это не так.

Будет ли продолжение у серии выставок про московскую школу? И если да, то протянется ли эта линия до сегодняшних авторов?

Пока не знаю, с кем из современных художников мы бы сейчас стали договариваться о выставке. Но со временем наверняка такая будет, и не одна. А если говорить о более давних временах, то нам бы хотелось представить работы тех художников, кого называют иногда «малыми московцами». То есть учеников Вхутемаса, которые потом, в 1930-е годы, были разгромлены за формализм и осели в московской художественной школе в Чудовом переулке — я имею в виду Александра Глускина, Михаила Перуцкого и некоторых других. Хотя, конечно, нужны предпосылки к этому: их произведения рассеяны, довольно трудно их собирать. Это большая, длительная работа. Но тему московской школы мы точно не будем оставлять.

А что еще в планах?

В конце осени надеемся сделать выставку Адольфа Монтичелли, художника XIX века, мало известного в России и прославившегося неоднозначным к нему отношением в мире. Пожалуй, единственное, что все знают об этом авторе, — что он почти учитель Винсента Ван Гога: тот ему буквально поклонялся. Но творчество Монтичелли гораздо шире, интереснее, и хотелось бы показать его в России. Французские исследователи, с которыми мы работаем над проектом, с энтузиазмом восприняли нашу идею, но страшно удивились, что в России вообще о нем знают. Между тем когда-то его здесь знали лучше. В частности, его работы собирал Алексей Боголюбов, знаменитый художник-маринист XIX века, поэтому картины Монтичелли представлены в художественном музее Саратова.

В Европе его любили, но как-то точечно. Вот в одном из своих писем из тюрьмы Оскар Уайльд беспокоился, что они заберут всех его Монтичелли… Словом, это своего рода художник для художников — и еще для эстетов.

Проекты фонда IN ARTIBUS