Андрей Волков: «Творчество — вечный поиск баланса между контролем и случайностью»

Андрей Волков — художник династический. Его дед, Александр Волков, был одним из ключевых действующих лиц так называемого туркестанского авангарда. А прадед по другой линии, Алексей Рыбников, ученик Михаила Ларионова, входил в знаменитые объединения «Жар-цвет» и «4 искусства». Отец и дядя Андрея — известные в Москве художники. Впрочем, сам он давно уже самостоятельная творческая личность и фигура, хорошо заметная на столичной арт-сцене.

Персональный показ в PA Gallery означает, что вы художник этой галереи?

Основатели галереи — Елена Паршина и Надежда Аванесова, мы познакомились в начале 2021 года. Они пришли в мастерскую, и эта встреча сама по себе была очень интересна: все-таки это более молодое поколение. Честно говоря, я не ожидал такого интереса к чисто пластическому искусству, которое сейчас не слишком «модно». С их стороны возникло, как я почувствовал, точное понимание того, что я делаю: они реагировали именно на те работы, которые мне самому важны. В результате мне предложили долговременное сотрудничество, которое решили начать с большого проекта. Куратором выступила Ирина Горлова, которая хорошо знает меня как художника уже много лет.

Слова «выставка» и «проект» стали сейчас почти синонимами, хотя разница существует, даже просто семантическая. Ваша Linea Uno — проект или выставка?

Я бы сказал, что эту выставку мне не стыдно назвать проектом. То, что я делал в Русском музее в 2018 году, — это выставка, а Linea Uno — именно проект. Хотя вообще-то я не сторонник такого отношения ни к живописи, ни к жизни, когда работает схема «придумал — сделал». Все должно естественным образом родиться. Конечно, я работаю над общей идеей, но она должна «случиться», «произойти». Весной я ехал на велосипеде по полю, размышляя о предстоящей выставке, изрядно трясло на кочках, и, может быть, от этой тряски вдруг у меня выскочило: Linea Uno. Что-то неожиданно совпало, нечто связанное с личной памятью. Во время одной из поездок в Венецию (на протяжении уже 30 лет я провожу там много времени) я увидел, как в воде среди намытого штормом мусора что-то покачивается, беленькое и продолговатое. Поскольку по давней привычке я не могу пройти мимо помойки, не охватив ее цепким взглядом, то тут же вытащил этот предмет из воды. Им оказалась табличка, указатель маршрута, который снесло с вапоретто, та самая Linea Uno, связывающая весь город. Я, конечно, обрадовался такому сувениру, повесил его дома, но никаких трансцендентальных значений этому подарку судьбы не придавал.

Когда пришло время, я осознал, что искусство подобно нити — скручено из очень разных, несопоставимых вещей: фрагментов зрительной и эмоциональной памяти, наследственных паттернов, приобретенных навыков, физической моторики, материальных и вымышленных сущностей («линия» — это «нить» на латыни, льняная нить). Помимо всего, это еще и другая хронология. Ведь когда ты попадаешь в собственную зону искусства, то начинается другой временной отсчет, не терпящий спешки. И когда ты находишься на этом пресловутом вапоретто, то с ним тоже торопиться невозможно. Он все равно быстрее никуда тебя не отвезет, его скорость приблизительно равна скорости пешехода. Ты можешь полностью погрузиться в созерцание или размышление. Маршрут, конечно, всегда вещь заданная, но можно выйти на этот маршрут, не зная, в какой именно точке окажешься, и выбрать, в какую сторону тебе двигаться и сколько проехать. То есть заданность сочетается со свободой и непредсказуемостью. А само творчество для меня — это вечный поиск баланса между контролем и случайностью.

В зале нет этикеток, то есть названий и датировок. Эта информация не важна для посетителя?

Это не какой-то частный музейно-галерейный вопрос, он касается отношения к произведению. Когда рядом с работой возникает этикетка, зритель к ней обязательно подходит. При этом его оптика и восприятие определенным образом настраиваются, хочет он того или нет. Сначала читает, потом смотрит. Когда же тебя ничто не вынуждает сразу подойти, ты остаешься с произведением один на один, и даже физически другие дистанции возникают. Твое желание подойти вызвано не стремлением прочитать, а уже чем-то другим. При этом вся необходимая информация есть, она доступна, но не рядом с работами.

Нет этикетки — нет и информации про «холст, масло». А это ведь все «холст, масло»?

Это все холст и, наверное, на 98% масло. Только там, где присутствуют флуоресцентные цвета, это акрил. Иногда я его применяю, но не слишком часто.

Отчего такая приверженность к глянцевым, почти зеркальным поверхностям?

Для меня отношения с материалом — это и месседж в том числе. Ритуал общения с краской — смыслообразующая вещь. Я работаю в горизонтальной плоскости, с краской в состоянии текучей фракции. Как-то я пришел к выводу, что для меня гравитационные эффекты и управление потоками очень важны. Думаю, каждый художник, закончив обучение и проработав какое-то время, должен технологию живописи разобрать и собрать для себя заново.

Что касается зеркальности, то, наверное, она появилась не в силу того, что обязательно нужен был такой эффект, а именно в силу работы с красками. Я много работал с темно-красными оттенками, но они же все прозрачные, требуют постепенной, послойной кладки. И тогда я стал добиваться более прозрачных слоев, прямо в само тело краски добавляя лак и масло. Никогда не покрываю живопись лаком просто сверху. Тогда уж проще залить ее полиэфирной смолой!

Лак стал брать на себя роль краски?

Да, это своего рода «тело» краски. У меня практически все работы рождаются в большом количестве наслоений. Есть понятие «выращенная живопись» — для меня это именно так выглядит.

А вот такие цилиндрические объекты тоже впервые появились?

Объект, найденный объект — этот жанр мне очень нравится, хотя сам я раньше такого никогда не делал. Важно сказать, что для меня совершенно особенной, одухотворенной субстанцией является краска. Вообще, очень большая часть того, что я делаю, — про краску. Про некий волшебный элемент, который отсекает часть спектра, оставляя нам что-то, что мы должны увидеть. У нас есть семейное предание о том, как мой дед, Александр Николаевич Волков, когда учился в Киеве, ходил в Кирилловскую церковь смотреть «Сошествие Святого Духа». Однажды сторож ему сказал: «Я вижу вас здесь каждый день — вот, возьмите, этой краской писал Врубель». С тех пор у нас хранится бумажный пакетик, подписанный рукой деда, в котором лежит спекшийся в камень кусок зеленой краски — наша семейная реликвия.

Так вот, однажды я делал для друзей проект по колористике их дома и сочинил свою историю движения цвета в пространстве. Немного краски осталось, и на следующий год я ее попросил («вам все равно не надо, а я что-нибудь сделаю»). Но увы, краска стояла на морозе и свернулась. И когда я открыл банки, то увидел блоки чистой краски. Смысл в том, что это именно краска, краска как таковая, в массе.

Можно сказать, это найденные объекты?

Да, найденные объекты, но срезонировавшие с тем, что я делаю. Есть краска, которая разворачивается в некое событие, когда она на холсте, и есть такие окаменелости — как бутоны нераспустившиеся, некие реликты. Много может быть прочтений, но все же осевое — то, что это чистая краска, чистый цвет.

Беспредметность в коллективном сознании равняется модернизму. А в действительности ваша приверженность беспредметности что означает?

Применительно ко мне слово «беспредметность» очень правильное, поскольку в моем понимании «классическая» абстракция закончилась где-то на Джексоне Поллоке.

На самом деле, беспредметная живопись приходит к крайней степени предметности, к произведению как к объекту — объекту зрительного восприятия. Зрение дает нам совершенно особые переживания, которые невозможно получить какими-либо другими способами. Меня эта сфера больше всего интересует: зрение как мышление. Мы ведь чаще всего используем зрение как навигационный прибор, чисто утилитарно. Научиться в действительности видеть то, что перед тобой, требует усилий, перенастройки оптики.

Живопись беспредметная, но произведение само по себе предмет, трехмерный. Если же это предмет, а не послание человечеству, то почему тогда это не дизайн?

Потому что в дизайне — а я по образованию дизайнер и кое-что в этом понимаю, — первична именно утилитарная функция. При этом сам по себе современный дизайн находится на столь высокой точке развития, что в определенный момент, лет 20 назад, у меня были серьезные размышления о том, стоит ли вообще заниматься живописью. Но через этот внутренний кризис я понял, что ценно и уникально для меня именно в живописи и не рождается больше нигде.

Статус потомственного художника к чему-то обязывает дополнительно? Он тяготит или помогает?

У меня нет другого жизненного опыта, я не знаю, каково это — не быть выходцем из художественной семьи. Впрочем, никто меня к занятию искусством не принуждал, я развивался свободно, и только в старшей школе, перед самым поступлением в Строгановку, мне пришлось наверстывать «формальную школу» — то, чего не было в более раннем возрасте. И я рад тому, что ее не было. А самую значительную роль в моем воспитании сыграл наш дом, в котором жили и художники, и музыканты, и актеры. Картины, висевшие на стенах, разных авторов и времен. Звучащая музыка, разучивание ролей, обсуждения взрослых после концертов или спектаклей. Эта среда стала моим обучением. Изнанка творческого результата была мне известна сразу, с ранних лет, и цена этого результата — тоже.

Художник и куратор — две разные роли, чуть ли не противоположные. Но у вас они совмещались на протяжении тех лет, что вы работали в московской галерее «А3». Полезный был опыт?

Мне кажется важным осознавать, что настоящее искусство рождается все-таки из жизни. Из личного переживания и опыта. И мне было интересно отойти немного от роли художника, занять другую, как бы внешнюю по отношению к себе, позицию. За время работы в галерее я лично узнал многих современных авторов, серьезно увеличил свою «насмотренность». Это помогает тебе как прокачать собственные умения, так и расширить представления о жизни в целом. Хотя завершение того периода стало, пожалуй, своевременным: пора было сосредотачиваться на собственных работах. Но умение неожиданно пересмотреть свои взгляды, отличать свою правоту от ненужной упертости — это важное качество, и за такой опыт я кураторской работе благодарен.

PA Gallery, Москва
«Андрей Волков. Linea Uno»
До 23 января 2022 года