Евгений Ройзман: «Для старообрядцев икона была инструментом наглядной агитации»

Давайте сначала дадим определение предмету вашего интереса. Что такое невьянская икона? Это ваше открытие?

Невьянская икона — это вершина уральского горнозаводского старообрядческого иконописания. Самая ранняя из датированных относится к 1734 году, самая поздняя — к 1919-му. Мой научный руководитель на историческом факультете Уральского государственного университета считал, что тайные иконописцы работали до 1950-х; я сам нашел иконописца, который работал до 1934 года. Так что 200 лет этому явлению точно можно дать. Оно впитало в себя все лучшие черты нескольких иконописных школ, и, по сути, это последняя русская иконописная школа.

Эта икона существовала только на частных заводах, на казенных было слишком большим давление государства и православной церкви. А частные заводчики старообрядцев принимали, не спрашивали паспортов, относились хорошо, потому что знали, что в их общинах очень серьезная взаимовыручка и круговая порука. Алкоголь они практически не употребляли. Мало того, когда на заводы пытались внедрить кабаки, они отстаивали свое право жить без них.

Да, я ввел это понятие — невьянская икона — в научный оборот. Я живу на горнозаводском Урале. С детства собирал иконы, знал, что такое старообрядчество, и, конечно, как историк, исследователь понял, что есть иконы, отмеченные рядом стилистических признаков, которые бытуют в одних и тех же регионах. И тогда я собрал коллектив авторов и издал книгу.

Что значит «с детства собирал иконы»? С какого детства? Нестандартное увлечение для ребенка.

На моих глазах в начале 1970-х в области происходило укрупнение деревень. Люди бросали целые деревни, они стояли пустыми. Иконы, как правило, сносили в одну избу и просто оставляли. Потрясающее небрежение! Я был тогда мальчишкой. Куда-то приезжал на велосипеде, куда-то приплывал на лодке, ходил, смотрел, собирал. Первая коллекция у меня была собрана к 1978 году, мне еще не было 16 лет. Ее у меня отняла милиция. Но я снова начал собирать. Потом стал разбираться в том, что собрал, описывать, систематизировать, издал книгу. Тогда никто поздними иконами не занимался...

Что в первую очередь характерно для невьянской иконы?

Это очень дорогая икона. И по исполнению, и по материалам, и по отношению. Она никогда не писалась на продажу, только под заказ. Заказчики были богатыми людьми, очень искушенными, знали, что хотят получить за свои деньги. Мастера были вынуждены соответствовать уровню. Этими иконами гордились, их указывали первой строкой в росписи о приданом.
Это очень тщательная работа, часто лики с избытком можно перекрыть спичечной головкой. На некоторых иконах прорисованы такие детали, которые нельзя рассмотреть без увеличения. Каждый волосок у коня над копытами может быть прорисован золотом, каждая деталь на ризе священника. Разглядеть все эти подробности на висящей иконе при свете лампадки никто не смог бы. Видимо, работали, ориентируясь не только на оценку человека.

В технологии подготовки материала тоже было очень большое тщание. Невьянские иконы видно по торцам, такие шпунты можно было сделать только в заводских условиях. Мастера пользовались всеми заводскими мощностями. У них, видимо, как на советском Уралмаше, не было такого понятия — «украсть с завода». Ну что такое «украл»? Взял, принес... 

Поскольку этот феномен родился в достаточно замкнутом пространстве, то прямых аналогов невьянской иконы не существует. Хотя, когда эти иконы видят итальянцы, они говорят: «Это наше». Я понял, что невьянская икона близка по стилистике к итало-критской школе. Когда был взят Константинополь, многие иконописцы перебрались на Крит. Там возникла крупная община, которая практически обеспечивала весь православный мир. Ну а Крит в то время был венецианским.
Конечно, в условиях гонений на старообрядцев это был инструмент самоидентификации и наглядной агитации, полемики с официальной церковью. Их преследовали так, как не снилось сейчас никаким либералам, и они умели жить под этим давлением. По иконам определяли, кто свой, а кто чужой.

Можно привести пример того, как икона работала в качестве средства наглядной агитации?

Вот икона «Усекновение главы Иоанна Предтечи». Иоанн — креститель, распространитель веры. Убит по приказу царя Ирода. Мы знаем, что, с точки зрения старообрядцев, когда церковные иерархи приняли новую веру, церковь была обезглавлена. А теперь посмотрите, как выглядит палач, отсекающий голову Иоанну. Такой молодой, высокий, без бороды. Похож на Петра I? Все очень понятно и очень наглядно.

Насколько дорогим удовольствием было быть первым собирателем невьянской иконы? 

Вот, например, эту икону я купил в начале 1990‑х за $10 тыс. В те времена столько стоила полнометражная трехкомнатная квартира в центре города, еще осталось бы денег на ремонт.

А бывало и по-другому. Я приезжаю к человеку, он показывает мне совершенно черную доску. Я на нее смотрю — и вижу шпунты на торцах, сделанные заводским способом. Значит, все-таки невьянская. Щупаю — и нащупываю маленькие дырочки от гвоздиков. Раз дырочки есть, значит икона была забита басмой, то есть окладом. У нас басмой иконы забивали только в первой половине XVIII века, потом уже ее не использовали. Смотрю дальше, нашел остаток гвоздика, он — серебряный. Раз оклад серебряный, значит это уже не абы какая икона, к ней относились с почтением. Ощупываю поверхность дальше, по рельефу определяю руку Богоматери в характерном жесте. Вот так я вслепую купил икону за $150. Ее продавали за $50, но я дал больше, потому что уже знал, что это качественная вещь. Так и оказалось, это был очень высокий мастер. Сейчас, когда у меня спрашивают, сколько она стоит, я говорю: «Не знаю, не продается».

Начало вашей биографии как будто не предвещает карьеры историка: работа на заводе, даже тюремный срок… Как вышло, что вы им стали?

Ну, это как раз шло из детства. Помню, мама привезла из Ленинграда альбом собрания Русского музея, и он стал моей детской книжкой. Это первое.

Второе. Мой отец, когда учился в школе, ходил в археологический кружок, они ездили на раскопки. У него в мешочках хранились разные мальчишеские сокровища: наконечники стрел, еще что-то… Он мне их показывал, и меня это очень интересовало.

Еще один эпизод случился, когда мне было десять лет. Я учился в школе. Был мороз 40 градусов. Естественно, в школу я не пошел — а гулять пошел. И на помойке обнаружил связку книг, перевязанных бельевой веревкой. Я подхватил эту стопку, утащил в подъезд. В ней среди прочего оказался учебник по истории Средних веков с хрестоматией к нему. И я его там же, в подъезде, прочитал. Крестовые походы и так далее. После этого мне было понятно, что это мое. Хотя путь был достаточно сложным. Меня в шестом классе исключили из школы, я поступил в вечернюю школу, потом в университет, потом уходил из него, потом снова поступал...

Что вызвало все эти сложности?

Я был в бизнесе, мне некогда было какими-то глупостями заниматься. Но когда я учился, я всегда учился хорошо. Защищал диплом публично, в присутствии минимум 300 человек. К этому моменту у меня было издано несколько книг, по ним уже другие люди защищали дипломы. Исследовательская работа не прекращалась никогда, каждый год у меня выходили статьи. Получается, еще будучи студентом, я создал первый частный музей иконы, и долгие годы он оставался единственным в стране. Только через семь лет появился частный музей в Москве, где и проходит моя выставка. 

В менталитете современного Урала как-то сказывается старообрядческое наследие?

Да, есть некоторая твердолобость и напряженное отношение к приезжим. (Смеется.) Старообрядцы в чем-то были консервативны, но при этом всегда очень открыты разным техническим новшествам. Умели учиться и перенимать лучшее. Не знаю, насколько это связано с современным Екатеринбургом, но это город очень креативный и с большим запасом мощности. Город откровенно столичный. Он всегда был ориентирован на Питер и Москву, не нуждался в посредниках в общении с властью.

Вы были мэром этого города. Сложилась ли у вас своя позиция относительно того, что называют «культурной политикой»?  Это самое важное, что необходимо для того, чтобы культура была активом в развитии региона, а не обременением?

Россия — очень хорошая страна для въездного и внутреннего туризма. Тут есть все: и древности, и множество природных памятников, и места, по которым можно изучать этнографию, и памятники, связанные с трагическими страницами истории. Но раскрытием этого потенциала занимаются люди непрофессиональные, которые забывают о том, что культурный туризм — это особая отрасль экономики. Основная проблема — в том, что у нас напрочь отсутствует инфраструктура. Нет кафе, нет гостиниц, нет туалетов. Это огромная проблема, но решить ее можно за считаные годы, если в регионах у власти окажутся люди, обладающие кругозором. Достаточно задать на федеральном уровне тренд, а на региональном — обеспечить его реализацию. Но при отсутствии выборов, при тех методах назначения губернаторов, которые сейчас сохраняются, маловероятно, что такие люди появятся во власти в регионах. 

Это вопрос приоритетов. Например, Русский Север — это фактически гигантский заповедник. Хорошо, что хватило средств поднять Кижи, но, кроме них, есть еще много чего. Например, фонды петрозаводских музеев невероятно богаты. Достаточно туда направить 1% средств, которые были потрачены на Олимпиаду в Сочи, чтобы создать инфраструктуру и сохранить все памятники деревянного зодчества, которые сейчас разваливаются. Но никто этот процент не торопится выделять. 
Другая наша проблема — недостаток коммуникации между народами, между регионами. И тут опять главное средство — не политика и не торговля, а культура.