Андрей Малахов: «Других таких публичных коллекционеров современного искусства нет»

Вас часто можно видеть на ярмарках современного искусства, и многие галеристы хвастают вашим именем перед покупателями. Вам делают скидки? Ведь получается, вы выступаете как рекламный агент? 

Вы задели больную тему. Я все чаще и чаще слышу, что мое имя в мире российского современного искусства используется как приманка. Причем, конечно, никаких скидок я не получаю. И более того, в последнее время цену мне называют в два раза больше реальной. Поэтому я даже, признаюсь честно, иногда посылаю вместо себя друзей. В этом, мне кажется, отразилась проблема современного российского искусства: оно немножко местечковое. У нас нет рынка работы с художниками, никто их не ведет, не лелеет, они все похожи на талантливых, но заброшенных детей из детского дома.

Вы понимаете, что сейчас обидели сразу человек сто галеристов?

Пусть они мне тогда назовут имена художников, которых они взяли 10–15 лет назад и вели эти годы, и покажут рост цен на них, рост цитирования, их международные выставки, кто из них доехал до Art Basel. Это же целая работа, понимаете! Я не собирался быть флагманом коллекционирования российского современного искусства. Я же просто его тихо-мило поддерживал, покупал, хотел сделать какую-то коллекцию. Когда она разрослась, планировал подарить ее в будущем родному городу. 

Но вот вам пример отношения галеристов к нам, российским коллекционерам. Идет ярмарка молодого современного искусства в Музее Москвы параллельно с Cosmoscow. Я в 10 утра, еще до начала, пробегаю быстро (у меня есть 15 минут, потому что парковаться там нельзя, это все неудобно) и вижу работы одного мальчика. Я думаю: «Симпатично. Правда, Дэниел Аршам уже это делал, но Дэниел Аршам — $150 тыс., а это — 5 тыс. руб. Ну, нужно поддержать, дать крылья молодому автору». Я зарезервировал эти работы, а когда за ними вернулся, мне говорят: «Ой, вы знаете, а у нас приходил посол Катара, мы не могли ему отказать, поэтому мы ему продали».

Кошмар!

Мы как будто в конце 1980-х — начале 1990-х, и любой иностранец, который заходит в галерею, — он главный. «Возьмите нас! Вывезите куда-нибудь! Покажите нас в Дубае, в Катаре!» Речь именно про работу с художниками, а это все непросто, и выхода из ситуации я вам сейчас не могу подсказать.

А кто вас подсадил на искусство? Были ли у вас консультанты или проводники? Как вы вообще вдруг очутились в роли коллекционера?

Понятно, что все идет из детства. Когда родители выписывают тебе кучу журналов, один из которых — «Юный художник» (хоть это и самый неинтересный был журнал из тех, что они выписывали), образы, которые он транслировал, все равно остаются в памяти. 

Или, например, когда я еще был корреспондентом программы «Доброе утро», меня отправили брать интервью у тогда еще здравствовавшего Николая Соколова, одного из Кукрыниксов. И дед влюбился в меня, очень хорошо меня принимал, показывал свои работы. Я сейчас нашел рисунок, который он мне сделал. Это был 1993 год, я тогда работал 9 мая у Большого театра. Многие ветераны были живы и встречались там у яблонь, и это была моя традиционная точка включения много-много лет. И вот он нарисовал меня, себя, надписал: «Дорогому Андрею». Такие знакомства откладываются в памяти.

Помню, как Алена Долецкая, которую только назначили главным редактором журнала Vogue, поехала на встречу с Карлом Лагерфельдом в Париж, и я эту встречу должен был освещать. Я прилетел в 8 утра, а в 8 вечера у меня был самолет обратно, потому что денег у нашего телевидения на гостиницу не было. Но я помню Лагерфельда, его квартиру, его рисунки и весь его мир. 

Однажды ко мне вдруг обратилась Ольга Свиблова, как раз начавшая делать фотобиеннале. «Я слышала, ты говоришь по-английски. Тут Энни Лейбовиц в Москве — можешь пойти с ней погулять?» 

Потом, я помню, Андрей Бартенев, который после эфира в программе «Доброе утро» пришел с Эндрю Логаном, британским художником, и говорит: «Слушай, у нас отключили воду. У вас нет где помыться?» А я снимал квартиру. Даю ему ключи. Понятно, что в то время у меня не было никаких средств на искусство, но все это было как какое-то зерно.

Вы упомянули Андрея Бартенева. Когда-то на ваши ток-шоу вы приглашали и его, и Владислава Мамышева-Монро. Кого бы вы сейчас позвали из художников? 

Последний раз у меня в гостях была Маяна Насыбуллова. Очень талантливая девчонка, с хорошим образованием, умеет поддержать разговор. Она меня покорила. Мы встретились с ней в Краснодаре. Если бы меня спросили, что у меня осталось от эмоциональной части посещения этого города, то я бы назвал парк Галицкого (парк, разбитый в 2017 году на средства бизнесмена Сергея Галицкого. — TANR) и «Типографию», центр современного искусства, который сделала группировка ЗИП. Там прямо такой Лос-Анджелес. 

Что мне нравится в художниках… Когда они глубокие, да. Как Евгений Антуфьев, которому ты можешь позвонить, а он в курсе всего: TikTok, кто что выложил... У нас были на шоу Айдан Салахова, Владимир Овчаренко, Ольга Свиблова, если говорить про арт-мир.

Они об искусстве у вас рассказывали или были спикерами по другой теме?

Конечно, они говорили по другой теме, но это тоже важно. Мне кажется, чтобы современному художнику состояться, не только его работы должны быть интересны — его жизнь должна быть интересной. Тебя должна окружать какая-то магия или тот мир, который ты придумал и живешь в нем. Хорошо рисующих людей много, а вот придумать неожиданный образ, иногда, может, даже странного человека — это важно, потому что это и привлекает людей в арт-мире.

У вас было телешоу «Барахолка», посвященное блошиным рынкам, антиквариату и его экспертам. Я его с удовольствием смотрела, но его быстро закрыли. Почему? Не пользовалось успехом?

Спасибо, мне очень приятно, что оно не прошло уж так незамеченным. Я подсмотрел аналог этого шоу на британском телевидении, но там был немножко другой формат. Мы сделали его как конкурс и даже получили письмо от руководства британского аукциона (я сейчас не помню, Christie’s или Sotheby’s), что, мол, «мы смотрим и под таким впечатлением от того, как вы это придумали и сделали». Но на Первом канале посчитали, что слишком узок круг людей, кто это любит и смотрит, и что в стране все равно нет культуры коллекционирования.

В вашей коллекции много разных художников. Ставите ли вы себе задачу собирать конкретного художника или направление, эпоху, круг сюжетов или все-таки вы действуете спонтанно, когда покупаете работы?

Я думаю, что это эмоционально. Каждая работа — какой-то отсыл к тому, где я был, что я видел, что я не могу купить. Иной раз это желание просто поддержать кого-то, потому что вспоминаю себя, как приехал в большой город и был никому не нужен. Я не отношусь к себе как к серьезному коллекционеру, но так уж получилось, что других таких публичных нет, и в меру моего космополитизма, круга поездок, общения и чтения каких-то журналов по искусству собирается коллекция не только из российских художников.

Да, у вас же есть западная часть коллекции!

Это такой, наверное, срез искусства и моих возможностей. Иногда я сожалею, что не сделал какую-то покупку. Мне казалось, что лучше на $50 тыс. я куплю десять молодых художников, чем эту работу, а потом вдруг я понимаю, что вчера она стоила $50 тыс., а сегодня $500 тыс. Это интересно, все эти мировые тенденции с поддержкой художников-женщин, темнокожих — здесь тоже нужно держать ухо востро.

Вы прогрессивный коллекционер. Существует ли для вас какой-то внутренний рубеж — сколько вы готовы потратить на искусство?

Я так понимаю мир современного искусства. Вот вы заходите к кому-то в квартиру, в офис и видите работу художника. И вы сразу же понимаете, что вы одной ДНК, одинаковых вкусов и вам личность хозяина может быть интересна. Иногда я покупал какие-то работы в рассрочку. Например, когда понимал, что это великое имя или за этим стоит какая-то история, которая меня может тронуть. Но честно скажу, так как я не сижу на нефтяной игле…

Не хотите — можете не говорить.

Наверное, всегда, когда цена выше $30–50 тыс. — это размышления и внутренний диалог с собой о том, сколько хорошего можно сделать на эти деньги. Но, приобретая работу, ты отдаешь себе отчет в том, что завтра у нее может быть другая цена, которая, скажем так, поможет сделать те же добрые дела.

В вашей коллекции такие звезды, как Он Кавара, Энди Уорхол, Дэвид Хокни, Синди Шерман. Как у вас распределяется интерес между западными художниками (или восточными) и нашими, российскими?

Коллекция должна быть разнообразной, и я не концентрируюсь только на российском искусстве. Наоборот, я горжусь, что наш центр «Сияние» в Апатитах — это место, где ты можешь посмотреть Катарину Гроссе, Уго Рондиноне, Дэвида Шригли. 

Шригли — как хорошо, что вы его назвали! Очень мало таких юмористов среди художников.

Он правда с чувством юмора, иногда очень противоречивым. Поэтому он и прекрасен, как мне кажется. Честно скажу, мне хочется работу Трейси Эмин, этот ее неон. Но он столько стоит! И плюс ты же должен себя спрашивать, как коллекционер: ты готов ухаживать за этим неоном? что ты будешь делать, когда перегорят лампочки?

Это проблема, да.

Большая, интересная проблема. Вот работы, сделанные в формате таксидермии, — где ты будешь их хранить? как ты ими будешь заниматься? Ты это хочешь, но иной раз все же должен себя спрашивать: ты готов посвятить свою жизнь этому? Для меня же коллекционирование не главное занятие в жизни! Такие вопросы задает себе каждый человек, который не говорит бездумно: «Давайте, у меня появились деньги, я сейчас скуплю всё!» Выросло новое поколение людей. Я сейчас слышал про ребят из Санкт-Петербурга, которые очень активно скупают коллекции. И чем больше их будет становиться, тем быстрее устаканится рынок и будут понятны хоть какие-то правила игры, потому что сейчас их, как мне кажется, немного.

А вот Синди Шерман у вас какого периода работа?

Это такая, мягко скажем, 18+ работа. Из серии «Секс», да. Она была куплена на аукционе Phillips. Я звоню Свете Марич (заместитель главы аукционного дома Phillips. — TANR) и говорю: «Слушай, это прямо сильно». А Света отвечает: «Мальчик, мне кажется, тебе нужно попробовать, потому что, скажу тебе по секрету, интереса большого к ней нет. Я думаю, что все боятся, учитывая, что…»

…у всех дети.

…коллекционеры в ужасе и непонятно, как это выставлять». И правда, так получилось, что цена была совершенно адекватная, гораздо меньшая, чем за свои работы иногда требуют российские художники. Для меня это как соприкосновение с легендой. Я всегда говорю молодым журналистам, что, если у вас есть шанс познакомиться с кем-то, прикоснуться, не упускайте его. С годами я понимаю, какой я был дурак. Может быть, надо было еще сходить к Николаю Соколову, о чем-то расспросить, узнать, не стесняться.

Вы вели художественные аукционы. Какие у вас были впечатления? 

Интереснее вести аукционы, когда все-таки видишь людей. У меня был опыт, когда мы вели Zoom-аукцион Vladey и я не видел покупателей. Когда ты видишь, ты просто заряжаешься всем этим. Я считаю, что, конечно, лучший аукционист — это господин Симон де Пюри (швейцарский аукционист, арт-дилер, фотограф и диджей. — TANR). Он превращает аукцион в шоу, он знает людей, он всегда с таким тактом подтрунивает и в курсе, кто богаче и кто может выложить деньги.

Я очень люблю, честно говоря, эти шоу как зритель, я бывала на разных торгах.

К ним, конечно, тоже нужно готовиться, как к любой программе, любому важному интервью, и это всегда интересно. Ты начинаешь читать про художников, ты должен познакомиться с работами. Я помню мою первую встречу с господином де Пюри. Это был благотворительный аукцион Натальи Водяновой в Барвихе. Я был с русской стороны, должен был ее представлять, вести вечер, а дальше — он. И я его спрашиваю: «Если бы вы покупали сегодня, вы что выбрали бы?» Он отвечает: «Ну, я бы купил вот этого немца, Ансельма Рейле». И он показывает на работу, которая потом взлетела невероятно в цене. Начался аукцион. Я сидел за столом с Умаром Джабраиловым (бизнесмен и известный коллекционер. — TANR) и говорю ему: «Он мне сказал, что он бы купил эту работу». И Умар покупает эту работу и на день рождения присылает ее мне.

Для вас важно общение с художниками, которых вы приобретаете?

Это правда. Важно посещение галереи или просто с ними знакомство. Я был в одной компании с Шоном Скалли и понял, что это человек с такой отрицательной энергетикой, что мне задаром его работ не надо.

Недавно вы громко заявили о своих планах — открыть центр современного искусства в родном городе Апатиты. Расскажите подробнее, что это будет.

Когда твой возраст приближается к 50, хочется построить что-то, что будет тебя вдохновлять. Я почувствовал, что нужно сделать что-нибудь для родного города. Самое правильное направление для спасения экономики любого города, где нет производства (а в Апатитах его нет), — это туризм. Природа тут очень красивая, полярная ночь, северное сияние, озера, саамы. И если делать арт-центр, то на международном уровне. Представить не только российских художников, но и самые громкие имена — и американские, и европейские. Тогда это может заинтересовать не только китайских туристов. Можно возобновить обмен с северными странами, а наших туристов заставить ездить не только на Алтай, Байкал и в Сочи. 

Первым шагом была выставка в прошлом году, которой мы о себе заявили. В планах — найти собственное здание. Идеально, чтобы тут же были кафе, маленький арт-отель; хотим создать резиденции для молодых художников; плюс проводим разные культурные мероприятия. Понятно, что у меня есть команда. Это директор центра Степан Бугаев, главный куратор Ольга Широкоступ, главный архитектор Анастасия Балакирева, арт-директор Михаил Князев, PR-агент Анна Дюльгерова.

К пасхальному фестивалю, например, мы раздали по школам огромные двухметровые яйца и дети их разрисовывали, а потом мы их поставили по всему городу. Зимой хотим открыть арт-каток. Бесплатный. Чтобы там звучали музыка ретро и современные хиты. Не бог весть какие большие деньги, но это создает теплоту. Такие огоньки должны загораться не только в Апатитах. В маленьких городах люди должны объединяться в какую-то коммуну и сами действовать, я их могу только подтолкнуть к этому. Дальше все решается на местном уровне. Вот почему я прописался в Апатитах. Хочу, чтоб мои налоги шли в Мурманскую область. Конечно, я не Абрамович, не Авен, не олигарх, я из другой волны, но это денежная возможность поддержать какие-то проекты, хотя бы 50 скамеек поставить. И вот уже идут обратные звоночки: оказалось, что у многих людей из мира искусства что-то связано с Апатитами и они тоже хотят поучаствовать, сделать что-нибудь для этого города.

Идея понятна. А что еще будет, кроме выставок из вашей коллекции?

Да, два раза в год выставки. Еще планируем поймать уходящую натуру: записать интервью с местными художниками, успеть их запечатлеть, составить какой-то архив. Важна и работа с советским наследием. Его много сохранилось в Апатитах. Михаил Князев с фотографом должны отснять и зафиксировать все мозаики, муралы, памятники и дальше составить программу, как с ними работать.

Будь у нас больше денег, мы могли бы восстановить за год всю иллюминацию в городе — все замечательные неоновые вывески советского времени, названия ресторанов, кафе. Они сохранились, но не работают. Это же тоже важно, чтобы они горели, эта атмосфера. Как будто переносишься в детство, когда видишь светящееся название кафе «Заполярье». Вот это наша работа на ближайшие два года.

У вас прицел на паблик-арт?

Город небольшой, и есть возможность превратить его в арт-центр целиком. Прилетаешь в аэропорт — пусть уже там висит работа с самолетом Славы ПТРК. Мы купили три объекта с выставки галереи JART «ЧА ЩА», которая была в лесу на курорте «Пирогово». Они переедут в Апатиты и будут стоять в городе. Это работа группы «МишМаш» с красными столбами, кукушка-часы («Расписание кукушки» группы ХУ. — TANR). Представляете, прямо на улице! Ты будешь подходить слушать. Тоже маленький такой нюанс: «А у нас тут кукушка кукует!» И еще большая неоновая надпись «Россия это край чудес» Павла Отдельнова. Мы забрали скульптуру Игоря Самолета, кошку, которая стояла во дворе Музея Москвы. Она теперь тоже будет в Апатитах.

Хочется сделать город такой художественной «бродилкой». Чтобы там стояла большая деревянная скульптура Андрея Бартенева, чтобы Павел Пепперштейн что-то сделал, группировка ЗИП (с ними есть уже договоренность). Чтоб ребята из Recycle Group оставили свой след на этой территории, скульптор Алексей Морозов, Алексей Душкин, очень талантливый и тактичный. Нужно назвать еще женские имена — Айдан, Ульяна Подкорытова, Маяна Насыбуллова. 

А вы можете напоследок спонтанно ответить, какие три вещи вам больше всего нравятся в современном искусстве?

Первое — Art Basel. Это важная институция. Честно, нигде больше не встретишь такой энергии, такого количества тенденций, движений. Я не только про искусство говорю — я про то, как люди одеты, как ведут себя, о чем разговаривают. Это очень важная история.

Второе — люди. В искусстве много тех, кто думает по-другому, иначе, чем ты, и это интересно. Недавно я был на собрании попечителей в музее у Ольги Свибловой. Ни при каких других обстоятельствах эти люди не могли бы встретиться. Искусство объединяет.

Третье — это то, что много интересных личностей, но ты никогда не знаешь, кого возьмут в историю. Как это Кабаков сформулировал: «В будущее возьмут не всех». От чего это зависит? Судьба, звезды так встали? Или страдания, которые ты должен пережить? Коммерческий успех при жизни или после смерти? Меня всегда такие вопросы интересуют: кто в рай, а кто в ад? кто будет на века, а кто — на один день?