Основной смысл летнего блокбастера в корпусе Бенуа — не показать заезженные автопортреты художников, а предложить зрителю историю русского автопортрета от его начала и до наших дней, представленную в живописи, графике, печатной графике.
Мое я — название автопортрета художника Эдуарда Спандикова (1875–1929), лидера петербургского общества «Союз молодежи», отсылающего нас к началу ХХ века, когда во времена социальных и художественных революций дзенский вопрос «кто я?» стал особенно актуальным. Таков он и сегодня. Впрочем, начиная с первого известного произведения в этом жанре, автопортрета Андрея Матвеева с женой (1729), художник утверждает не свой профессиональный статус, а личные качества. В случае Матвеева — победу над домостроем. Теперь жена — и муза, и помощница во всех начинаниях.
Когда Александр Варнек (1782–1843) изображает себя в бархатном берете с рейсфедером в руке, это не указание на принадлежность к цеху. Это намек, возможно не без самоиронии, на духовное родство с Рембрандтом. В начале XIX века подобные береты использовались только как ночные колпаки. Тем более «изображение» души важно для Григория Сороки и Василия Тропинина — крепостных мастеров, которые ждали освобождения от рабства многие годы. Тропинин получил свободу в 43 года. Сорока, не дождавшись, покончил жизнь самоубийством. Впервые показан автопортрет Екатерины Чихачевой, рано умершей художницы начала XIX века. В ее руке профессиональная кисть, но она фокусирует наше внимание на своем подвижном обаятельном лице. Только 13-летнему Федору Бруни простительно изобразить себя с карандашом и папкой бумаги как самому юному «профи» из всех автопортретируемых.
Начиная же с автопортретов Карла Брюллова «личное» окончательно побеждает «цеховое». Уверенными в себе «селфмейдменами» предстают Илья Репин и Лев Бакст, рефлексирующими интеллигентами — Константин Маковский и Виктор Борисов-Мусатов, ищущими себя в неоклассицизме — юные Зинаида Серебрякова и Борис Кустодиев.
Из произведений 1930-х годов достойны упоминания Автопортрет в трех лицах художника-аутсайдера Проскуры (Аркадий Проскуряков), а также эстетский, с изображением половины лица Натюрморт с зеркалом Александра Шендерова, созданный им в 1936 году, после двух лет сталинских лагерей. С начала 1960-х художники используют автопортреты и как манифесты. Юрий Злотников изображает себя нагим на фоне знаменитых «сигналов». Это жест одновременно независимости и незащищенности. Владимир Стерлигов называет свой автопортрет Здравствуйте! (1967). В нем, в полном соответствии с «чашно-купольными» построениями автора, миниатюрная шляпа парит высоко над головой автора.
«Приговор» жанру выносит Валерий Лукка. Его Автопортрет (с внутренней цензурой) топорщится вспоротым холстом. Если надо дойти до сути, то приходится пожертвовать внешним сходством. Егор Могилевский, автор вступительной статьи в каталоге Моё я, справедливо замечает, что для современного художника автопортретом становится всё: от произведений до образа жизни. В подтверждение этого посыла кураторская команда Русского музея показывает пять приглашенных произведений: Елены Губановой — Ивана Говоркова, Виктории Илюшкиной — Майи Поповой, Юлии Заставы, Анны Терешко, Маши Ша. Выделим видео Кровать Маши Ша, где автор забирается в маленькую кроватку, пытаясь впасть в детство. В данном контексте — вернуться к классическому автопортрету, понимая, что это невозможно. Впрочем, выставка оставляет все вопросы открытыми. Кураторы демонстрируют в качестве эпилога хрестоматийное полотно Василия Яковлева Спор об искусстве (1946). Дискуссия о смерти автопортрета только начинается.
