Впервые эта книга была отпечатана на средства автора в 1988 году в Нью-Йорке и давно стала библиографической редкостью. Теперь воспоминания Михаила Чернышова под заголовком «Москва 1961–1967» выпущены и в России. Переиздание приурочено к выставке художника One Man Show, проходившей недавно в Галерее Алины Пинской в Москве. В новой книге сохранен оригинальный макет — авторский текст, дополненный факсимильным воспроизведением чернышовских эскизов, карикатур и статей из советской прессы, — но выглядит она богаче предшественницы, поскольку проиллюстрирована еще и другими работами автора, и видами экспозиции в галерее. Недостатки — отсутствие редактуры: про некоторых персонажей хотелось бы прочесть биографические справки, а в фамилиях — исправить ошибки.
Повествование заявлено как «первая книга» воспоминаний художника, хотя второй и не последовало. Основное ее содержание — взросление автора, знакомство с искусством зарубежного и русского модернизма, обретение своего творческого пути.
Источник знаний и идей для юного Чернышова — легендарный VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Парке Горького (1957) и Американская национальная выставка в «Сокольниках» (1959). Эти события и впечатления от них описаны в книге очень подробно, хотя и ретроспективно. Они, по словам автора, глубоко отпечатались в сознании многих и повлияли на привычки в поведении и одежде. «После [американской] выставки я, как и многие ребята, стал… одевать белую футболку под темную рубашку… постригся под крюкат (фасон Crue Cut. — TANR)… Забавно было встречать на улице себе подобного».
К моменту открытия Французской национальной выставки в Москве (1961) Чернышов уже неплохо разбирался в зарубежном искусстве. Выуживал знания из американских журналов ARTnews и Arts Magazine (выходил до 1992 года), из «Америки» и «Польши» — русскоязычных журналов, которые он свободно брал в читальном зале Библиотеки иностранной литературы. Его увлекал абстрактный экспрессионизм, чуть менее — французский ташизм, очаровал зарождавшийся поп-арт. Осведомленность Чернышова отмечал художник Игорь Мид, приехавший в Москву в 1963 году как гид по выставке американской графики (в 1967-м он в соавторстве с Полом Секлочей выпустит одну из первых монографий о советском нонконформизме).
Культурная вселенная, складывавшаяся для Чернышова по частям из увиденного, прочитанного и почерпнутого из дискуссий и встреч, интересует его сильнее бытовых подробностей и политических реалий СССР, о которых в книге, за редким исключением, не говорится. Его воспоминания — пошаговое описание того, как новое советское искусство зарождалось в кругу его друзей и соратников Льва Нусберга, Михаила Рогинского, Владимира Яковлева (круг имен не очень широк). И даже размышления о творчестве напоминают техническую инструкцию: «Любая плоскость, ограниченная рамой… является картиной. Никакие рельефы выше 10 миллиметров недопустимы… Если в картине есть содержание, о котором можно разговаривать… такую картину не стоит рисовать вообще».
В 1962 году Чернышов показывает несколько таких «плоскостей» в квартире брата Михаила Рогинского в Хорошево-Мневниках. «[Дом] приготовились сносить… — описывает он предысторию одного из объектов. — Ходил я по всем оставленным квартирам… смотрю: а обои-то почти везде одинаковые… приложи только пустую золотую рамку к стенке — и Картина готова». Другая работа с той же квартирной выставки — плакат «1 Мая», убранный в раму, — появилась благодаря Рогинскому, обратившему внимание Чернышова на эстетику советской типографики. А его военная техника произошла из поздних поп-артистских вещей. «Американский поп-арт использовал знаковую систему, рассчитанную… на потребителей. В СССР был и есть только один уважаемый потребитель — армия… Это милитаристское Эльдорадо я эксплуатировал с удовольствием, граничащим с самоиздевкой».
Рефреном через все повествование проходит желание уехать из СССР, что и осуществится в начале 1980-х, когда Михаил Чернышов окажется в США. Эта история осталась за рамками книги. Воспоминания завершаются мрачным эпизодом из жизни автора, в 1966 году столкнувшегося с реалиями советской карательной психиатрии. Около года художник провел в психиатрической больнице (куда почти одновременно с ним попал и Владимир Яковлев), после чего восстановился на искусствоведческом отделении истфака МГУ, но учился без особого интереса, а после прекратил и занятия живописью. Впрочем, не навсегда. Отдельной вкладкой в книге приведены репродукции его более поздних вещей, созданных начиная с 1970-х. Сюда включена и документация хеппенингов «30-летию ООН» (1975) и «Удвоение треугольника» (1978), вписанных в историю советского неофициального искусства вместе с живописью автора «Москвы 1961–1967».
