На выставке, подготовленной заведующим отделом новейших течений музея Кириллом Светляковым и его сокуратором Юлией Воротынцевой, будет представлено более 120 живописных работ, графики, а также анимационные фильмы из коллекции Государственной Третьяковской галереи, Московского музея современного искусства, фондов РОСИЗО, Международной конфедерации союзов художников и частных собраний. В западном искусстве гиперреализм был радикальным ответом на концептуализм и минимализм. На отечественной почве никакого эстетического противостояния у «гиперов» с концептуалистами не возникло: многие его представители активно использовали фотографию как источник и средство.
Резкий и неожиданный переход от метафизической абстракции к отстраненному наблюдению за советской действительностью совершила группа нонконформистов в начале 1970-х. Для Эрика Булатова, Эдуарда Гороховского и даже Ильи Кабакова прямое использование фотографии было способом дистанцироваться от советской реальности.
А вот для молодых художников, с конца 1970-х работавших с фотографией, эти стратегии противостояния уже утратили свое значение. Гиперреализм был более радикален, ибо демонстрировал пустотность и фиктивность мира в целом. Но это относится только к крайним проявлениям стиля. Примечательно, что идеологом движения стал Сергей Шерстюк, выпускник отделения истории искусств исторического факультета МГУ, где даже в самые жесткие времена убежденные формалисты учили студентов тому, что в искусстве главное — живописные ценности, отражающие внутренний мир художника. А холст, на который перенесена фотография, принципиально очищен от какого-либо психологизма и живописных изысков.
Западный гиперреализм фиксировал пугающую банальность этого мира. А наши бунтари претендовали только на представления об искусстве. Тем не менее либеральные советские критики новый стиль признали, используя вместо «гипперреализма» более мягкие термины — «фотореализм» или «документальный романтизм». И эти определения были недалеки от истины. Чак Клоуз изображал своих героев как фатально обезличенных существ. У нас для такого радикализма не было психологических оснований. Выросший в условиях идеологического прессинга со стороны государства, советский человек был не в состоянии изжить спасительную теплоту человеческих чувств. Американский гиперреалист холодно фиксирует безлюдные пригороды как зону тотального отчуждения, а Сергей Оссовский в той же технике, но со всей страстью истинного краеведа запечатлевает милые уголки старой Москвы. В результате гиперреализм комфортно вписался в систему позднесоветского искусства. Оказалось, что эти страшные «гипера» преследуют почти исключительно формальные цели. В знаменитой картине Я и отец (1984) Сергей Шерстюк занимается возможностью совмещения в одной картине черно-белой фотографии отца в военной форме с собственным цветным автопортретом. При этом психологическое решение не вступает в противоречие с официальной линией.
Первоначально «гиперреалистами» называла себя группа киевских художников, перебравшихся в Москву (Сергей Шерстюк, Сергей Базилев, Сергей Гета). Они и стали героями молодежных выставок первой половины 1980-х. Однако вскоре обнаружилось, что это вовсе не изолированный проект небольшой группы художников, но оформленное стилистическое течение, представители которого есть по всему СССР. Особенно явственно оно сформировалось в Эстонии еще в 1970-е годы.
Гиперреализм оказался очень важным для отечественного искусства, но, увы, каким-то размытым и не вполне осуществленным движением.
Многие находки вообще не осознавались как часть художественного проекта. Например, любимым занятием этой компании был коллективный просмотр слайдов, избранные сюжеты из которых переносились на холст. Но теперь кураторы выставки вполне резонно решили представить эти артефакты быта художественной среды в качестве самостоятельных видеоинсталляций. Эти слайд-шоу будут показаны в отдельных боксах под завораживающую музыку Pink Floyd.
