Относительно народный художник
Эпохи сменяют друг друга редко и с трудом, а времена — довольно часто и почти незаметно. То, что живописец Дмитрий Жилинский олицетворял собой именно эпоху, а не какие-то быстротекущие «времена», было понятно задолго до его кончины. Однако тут не обошлось без парадокса: олицетворяя, он своей эпохе мало в чем следовал, даже если иметь в виду магистральные направления. Моды и тренды — что официозные, что «левые», что андерграундные, — оставляли его равнодушным. По крайней мере с начала 1960-х, то есть с приходом той поры, которую принято именовать «творческой зрелостью», Жилинского трудно было заподозрить в заигрывании с актуальностью.
Тем удивительнее, что круг его «безыдейных» сюжетов, архаизирующая манера и технология (он писал темперой по левкасу на доске — впрочем, мог и на оргалите, и на ДСП, что не меняло сути взятого принципа) оказались чрезвычайно уместны в тогдашней современности. Впоследствии, не разобравшись толком в особенностях персонального феномена, его причислили к родоначальникам «сурового стиля» — якобы такая формулировка что-то объясняет. Но она лишь запутывает вопрос, поскольку этот художник, состоя с некоторыми из «суровых» в дружбе и обретаясь с ними на одном «идейном фланге», реального отношения к помянутому стилю не имел. Успех Жилинскому принесла совсем другая волна — куда менее шумная, заметная и понятная.
Тяготение к медитативной созерцательности представляется тем признаком эпохи, который взялся обозначить и выразить этот живописец. Признак, конечно, не самый яркий и распространенный, зато глубинный. Вспомнить хотя бы фильмы Андрея Тарковского, они ведь тоже в немалой степени инспирированы потребностью вдумчивого созерцания. Развивать сравнение нет смысла: эти два художника впрямую не сопоставляются, речь лишь об истоках авторской интонации. Благородная меланхолия, разлитая в произведениях Жилинского, — это, пожалуй, отчасти бессознательная, отчасти вполне осознанная реакция на подспудный запрос эпохи «после Сталина». Не самый массовый запрос, разумеется, и тем не менее. Довольно уже борьбы за урожай, побед индустрии и ожиданий светлого будущего; незачем вливать молодое вино в ветхие мехи, пытаясь модернизировать соцреализм под свежесочиненные лозунги любого рода. Важен только человек перед лицом вечности.
Сын и внук расстрелянных «контрреволюционеров» не стремился к очередной революции в искусстве, однако его синтетическая ретроманера с отзвуками древнерусской иконописи и живописи Уччелло, Мантеньи, ван Эйка и Кранаха многими воспринималась как новое слово и даже откровение. Правда, это слово никак не соотносилось с заграничными веяниями, которые в России с относительно давних пор формировали само понятие новизны. Дмитрий Жилинский решительно отринул сталинскую эстетику, но в поисках собственных рецептов пренебрег и наследием авангарда, и исканиями более пылких ровесников-соотечественников, и опытом современного ему Запада. Про ташизм или поп-арт и говорить нечего, но даже если попытаться поставить его мысленно в один ряд со значимыми послевоенными живописцами-фигуративистами вроде Дэвида Хокни, Люсьена Фрейда или хотя бы Ренато Гуттузо, весьма привечаемого в СССР, то Жилинский в подобный ряд не встраивается. Его язык интернационален с позиций мировой культуры, но говорил он не о том, чего ожидали бы от современного автора европейцы или американцы. Зато советские зрители его хорошо понимали — а может, только думали, что понимали. При всей эффектности и декоративности, картины Жилинского отнюдь не просты — ни сюжетно, ни пластически, ни аллегорически, ни эмоционально. Он изощренно конструировал пространство, комбинируя линейную перспективу с обратной, вводил многозначительные детали, особенно сильные в отсутствие «воздуха» — это был тоже намеренный прием. И уж точно не просты его персонажи, кем бы они ни были в действительности. Отрешенными от суеты и погруженными в диалог с вечностью кажутся даже спортсмены на знаменитой картине «Гимнасты СССР».
Если и записывать Дмитрия Жилинского в родоначальники чего-либо, то все-таки не «сурового стиля», а «карнавализма» 1970-х. Тоже сугубо местное явление, вне международной конъюнктуры, но страница такая в нашей истории искусства есть, и нисколько не позорная. Его самого к «карнавалистам» едва ли отнесешь, однако у Жилинского учились и Татьяна Назаренко, и Наталия Нестерова. Большинство его студентов всегда с приязнью вспоминали «Дим Димыча», он был из числа важных, «формообразующих» преподавателей Суриковского института. И академиком был, конечно, и народным художником, и лауреатом Госпремии. И еще, как свидетельствуют устные мемуары, порядочным человеком, что для искусствознания не столь существенно, а для культуры в целом — все-таки да.
