В название каталога выставки в Русском музее, организованной при поддержке Фонда русского абстрактного искусства (Москва) и группы компаний Cognitive Technologies, вынесены понятия предельно общие. И только из вступительного слова замдиректора по научной работе музея можно узнать, что издание посвящено художнику — нонконформисту и теоретику искусства Элию Белютину (1925–2012). Сразу же следует отметить, что такая терминология несколько затуманивает сущность этого явления отечественного искусства. Белютин и его школа вовсе не столь решительно выходили за грань предметности, как то померещилось когда-то известному художественному критику Никите Хрущеву. К чести составителей альбома следует сказать, что апелляции к этому эпизоду из истории, посещению генсеком Манежа, сведены к минимуму. В двух первых текстах историки искусства Валерий Турчин и Андрей Толстой изучают место школы Белютина на фоне мирового и отечественного художественного процесса, крайне осторожно оценивая собственно сам предмет своих штудий. Такая академическая корректность контрастирует с типичной риторикой описания творчества Элия Белютина в остальных статьях каталога, где обычны такие термины, как «гений» или «новый Кандинский». Впрочем, это объяснимо: Элий Белютин относится к последней генерации героических модернистов, которые без всякой задней мысли могли утверждать, что открывают в своих картинах тайны Вселенной и напрямую контактируют с Бесконечностью. Или, если использовать авторскую терминологию, «новой реальностью».
Из хвалебных текстов мы узнаем, что Элий Белютин был абсолютным авангардистом, видел главную задачу в проповеди новых языков. И способы достижения результата применял самые радикальные. Его студийцы писали коллективные картины, работа над которыми превращалась в сеансы групповой медитации. Добиваясь сдвига сознания, наставник кричал на своих учеников, доводя их до истерики, заставлял намазывать картины мылом, давал заведомо невыполнимые задания («написать лес, за которым находится Освенцим»). В своих методах превзошел даже великих русских авангардистов. Казимир Малевич добивался от своих учеников «выявления серповидной кривой». Павел Филонов насаждал принципы аналитического искусства. Но делали они это гораздо более умеренными способами. Методы Белютина лучше сравнивать с теми, которые практиковал со своими последователями Михаил Матюшин, соратник и соавтор Малевича. Для воплощения своей теории «расширенного смотрения» он, например, предлагал ученикам писать пейзажи, воспринимая их затылком.
Собственно, изобразительная продукция такого рода художественных сект выглядит довольно скудно. Выделяются только изгои, выскользнувшие из-под тоталитарного всевластия мастера. Таким для школы Малевича был Эль Лисицкий; в случае белютинского круга следует назвать Владимира Янкилевского. Но он все же сохранил лояльность к учителю. А вот Виктор Пивоваров, ушедший из студии со скандалом, высказывался о своем бывшем наставнике так: «Если психологически он был… невероятно одарен, то как художественная личность… он был просто пустое место. Мыльный пузырь».
Но, как бы то ни было, педагогическая деятельность Элия Белютина привела к какому-то поразительному результату. Если быстро пролистывать альбом, возникает ощущение, что все эти впечатляющие картины написал один, по-своему очень интересный художник. В такой монотонности художественного производства можно усмотреть некий парадокс. Мы с огромным трудом можем нащупать хоть какое-то стилистическое единство в советском нонконформизме 1960-х; каждый участник движения стоически выстраивал свой собственный, индивидуальный стиль. А в данном случае мы видим, как руководитель школы растворяется в учениках, а они самым удивительным образом настраиваются на стиль учителя. Хотя, возможно, мы все имеем дело с результатом кураторского отбора. Дело в том, что даже и количественный состав белютинской школы сам по себе является мифом. Называются цифры от нескольких тысяч до 200. Историк искусства и художественный критик Валентин Дьяконов, диссертация которого посвящена этому периоду советского искусства, на основе изучения архивных документов утверждает, что в действительности реальных участников выставок студии было не больше 30. В данном случае отобрано только пять (Вера Преображенская, Люциан Грибков, Владислав Зубарев, Анатолий Сафохин, Тамара Тер-Гевондян). Но эти имена, увы, не очень хорошо знакомы даже искусствоведам. Конечно, это неправильно. Список участников голландско-датско-бельгийской группы «КоБрА» (COBRA) тоже могут припомнить только узкие специалисты, но в Антверпене создан специальный музей группы, а в амстердамском Музее Стеделейк работы ее членов занимают почетное место. О своих советских собратьях они ничего не знали, как и те о них. Но писали картины на удивление похожие.
