Игорь Макаревич и Елена Елагина: «Наши инсталляции тотальными не назовешь»

Ваша выставка называется «Обратный отсчет». Почему? Вы перематываете жизнь назад?

Игорь Макаревич: До известной степени наше творчество, которому уже более 30 лет, представленное на этой выставке, оказывается перед нашими глазами действительно в какой-то обратной перспективе. Это одно из положений. А второе: так как нас интересует русский космизм, мы использовали обратный отсчет как команду при запуске ракеты.

Куратор выставки Елена Селина делает акцент на то, что вы мастера инсталляции. Мы знаем этот жанр по тотальным инсталляциям вашего друга и коллеги Ильи Кабакова. Как вы понимаете жанр и в чем особенность именно ваших с Еленой инсталляций?

И. М.: Тотальными, конечно, наши инсталляции не назовешь. Вначале они строились на реконструкциях, на археологических изысканиях, на маргинальных советских идеологических текстах. Вот начать с «Рыбной выставки» 1990 года, нашего первого с Леной совместного проекта. В начале 1970-х годов мне попался архив какого-то забытого художника, и в нем наше воображение поразили крошечные каталоги на плохой газетной бумаге «Закрытой рыбной выставки». Как выставка может быть закрытой? Но потом я вспомнил: мои бабушка и дедушка были членами партии, и бабушка иногда с огромным торжеством говорила: «Я спешу на закрытое партийное собрание». То есть слово «закрытое» было синонимом важности мероприятия. И вот, наверное, устроители — а это был Астраханский дом партактива, — применили такое сильное выражение. Предисловие к каталогу было написано чиновником рыбного производства. Там были слова, которые нам с Леной особенно запомнились: «Это первая попытка использовать кисть художника в рыбном деле». Репродукции превратились в неясные пятна, зато все названия читались четко.

И вы воссоздали эти работы, которые исчезли?

И. М.: Воссозданием по этому мертвому языку странных для нашего времени образов мы и занялись. 1934–1935 годы — это время, когда советская идеология, советское государство окончательно набрались сил и железный занавес со скрежетом был запахнут. И все события мирового современного искусства стали недоступны отечественному зрителю. Мы хотели воссоздать по странным монструозным названиям работы этой далекой от нас выставки в виде объектов западных модернистских течений. Они были как бы лубочно восприняты глазами простодушного человека. Допустим, «рисунок, свинцовый карандаш». Мы расшифровывали это как шараду, где в коробочку был насыпан рис и на прозрачной крышечке было написано слово «унок». Получался ребус: рис — унок. И окружено это было еще простенькой рамочкой из свинца.

Елена Елагина: Мне кажется, важно добавить, что сейчас студенты института «База» под руководством художников яна Гинзбурга и Дмитрия Хворостова сделали реконструкцию нашей реконструкции «Рыбной выставки». Это очень интересно с точки зрения сегодняшнего восприятия. Они углубились гораздо дальше нас, дошли до самых истоков: съездили в Астрахань, нашли следы первоначальных художников.

К слову, о ребусах. Игорь, в вашей биографии написано, что ваш дед работал на ХрамГЭС. Сначала я удивилась: как в разгар советского атеизма вдруг какой-то архитектор храмы строит? Потом выяснилось, что это название электростанции на реке Храми в Грузии.

И. М.: Дед работал на строительстве высокогорной гидроэлектростанции, которая в то время имела стратегически важное значение. Позже это место описал поэт Николай Заболоцкий. Я там родился. Оно имело четыре названия. Село Молотово, это советское название. По-грузински это место называлось Цалкине, Цалка. Потом — Триалети, это греческое название. И наконец, самое странное — селение Розенберг, «гора роз», немецкое название, поскольку в Грузии с екатерининских времен было много немецких колонистов; их поселения в то время еще сохранились.

Вы отсчитываете совместное творчество с 1990 года, но до этого вы тоже вместе работали. Оказывается, чтобы прокормиться, вы даже делали роспись какого-то кабинета Брежнева. Что это за заказ был?

И. М.: Это начало 1980-х годов, когда Леонид Ильич Брежнев из партийного функционера превратился в руководителя могущественного государства. Мы попали в эту историю, что и говорить, по блату, потому что мой отец участвовал в возведении на территории Кремля корпуса Б. На месте малоценного административного здания 1930-х годов построили полное излишеств сооружение. Предполагалось, что там будут идти заседания Политбюро. Мой отец встречался с Брежневым, когда тот еще только начинал свою карьеру. Он должен был спроектировать госдачу и показал ему чертеж дома с бассейном. Это тогда привело Леонида Ильича в ярость. Он стал орать: «Что вы тут развели? Мрамор! Да вы знаете, что я простой человек? Мне ничего не нужно такого! У меня запросы очень скромные». Это я к тому говорю, что запросы периода 1981 года уже были далеко не скромными. Все было сооружено из итальянского мрамора, из каких-то фантастических, дорогих материалов. А нам довелось расписывать потолок кабинета, который вождь так и не увидел, потому что расстался с жизнью.

А что было на этом потолке? Раньше там сделали бы каких-нибудь граций.

И. М.: В таком заказе нужно было придерживаться идеологических правил. Мы руководствовались небезызвестным литературным сочинением Леонида Ильича «Малая земля», и в картушах были сцены героического труда советских людей, обороны. Один из архитекторов с раздражением нам сказал, что мы слишком ярко изобразили каких-то работниц — а они на потолке, — и что Леонид Ильич вынужден будет смотреть им под юбки, находясь на своем рабочем месте.

Ваши родители были успешны. Ваш отец был главным архитектором Москвы. А как ваши семьи относились к тому, что вы подались в неофициальную художественную жизнь? Были ли у вас идеологические споры?

И.М.: Что касается моих родителей, то я благодарен им: они соблюдали в высшей степени терпимость в этом вопросе. Я подписывал диссидентские документы, отец предупреждал меня иногда, что последствия могут быть очень тяжелыми, но этими его словами все и ограничивалось. А что касается Лены, то у них папа был ортодоксальным коммунистом. Он был учеником Ивана Мичурина. А мама — ученым-химиком. Она работала в Академии наук и знала, что происходило в те времена. Поэтому она была против популяризации «лженауки», которой занимался отец, будучи главным редактором журнала для молодежи. Между ними происходили постоянные пикировки. Сохранились фотографии Лениных родителей, где папа сидит возле Мичурина, среди учеников, а мама находится в обществе Валерия Чкалова, выдающегося советского аса. Папа Лены был основателем журнала «Юный натуралист» и вхож в общество и Лысенко, и Лепешинской.

Понятно, почему в вашем творчестве такой интерес к фигурам ученых. Про Трофима Лысенко, загубившего советскую генетику, все знают, а Лепешинская — это же балерина?

Е.Е.: Да, балерина такая была. Но Ольга Борисовна Лепешинская была биологом. Интересна ее жизнь. До революции женщин не допускали ни в какие институты. А она была женой революционера, пробивалась в науку. Идеологическая составляющая стала главной для нее. Она хотела продлить трудоспособный возраст советского человека до 150 лет, а там уже этот самый человек мог жить хоть 300 лет.

Это реальные истории или это уже фантазии?

Е. Е.: Это абсолютно реально, из ее воспоминаний. И еще она изобретала способы омолаживания. Ольга Борисовна занималась изучением клетки, и она придумала способ ее омоложения. Клетку надо было мыть в содовом растворе. Одним словом, мне это сразу напомнило алхимию. Чтобы вывести гомункулуса в конце концов.

Тема феминизма сегодня актуальна. А вам приходилось бороться за свои права как женщины? Вы же даже делали «женские» выставки?

Е. Е.: Мне кажется, сейчас феминизм приобретает уже вид, скорее, постфеминизма, какие-то утрированные формы. В то время, в конце 1980-х — 1990-е, когда мы делали женские выставки, этой проблемы еще не было.

Но у вас тем не менее есть работы, которые вы называете «Работы среднего рода».

Е.Е.: Это началось с работы «Детское». В то время у меня был маленький ребенок и меня окружало все детское. Которое было, в общем-то, не очень хорошего качества. И это «Детское», собственно говоря, понятие конкретное, потому что это этикетка детского лекарства. У меня оно разрослось до каких-то невероятных масштабов. Потом появились «Прекрасное», «Дегтярное»... И дальше я стала работать с понятиями среднего рода.

Игорь, один из ваших сквозных персонажей — человек по фамилии Борисов, которого вы назвали «лигноманом» и который испытывает страсть к дереву. Откуда взялась эта реинкарнация Буратино?

И. М.: Началом была инсталляция «Рассказ писательницы». Инсталляция родилась на базе реального персонажа — некоей Елены Новиковой-Вашенцевой, которая превратилась из забитой работницы в передовую пролетарскую писательницу, поскольку как-то подольстилась к Горькому. До этого она была женой какого-то работяги, который изрядно пил. И однажды он ударил ее поленом по голове. Это послужило таким магическим жестом, что ли. После этого она ушла из семьи.

И стала писать.

И. М.: Орудие этого преображения ревянное полено. Эта линия как раз принадлежала Лене и ассоциировалась с поленом папы Карло, из которого появился деревянный человек. Он у нас, конечно, был трансформирован в яркого, героического персонажа, агента великой утопии. Поблистав в этих инсталляциях, он отжил свое. Но у меня он почему-то осел где-то в глубине сознания, и выросло совершенно другое существо. Реальный человек, который в какой-то степени корреспондирует с гоголевским Башмачкиным, маленьким человеком. И у него идея фикс: он одержим деревом. Работает бухгалтером на деревообрабатывающем комбинате. Мечтает уйти в какой-то волшебный лес. Деревянный герой Карло Коллоди, автора «Приключений Пиноккио», мечтает стать мальчиком, а этот живой человек мечтает превратиться в дерево. Отличается дерево, по его представлениям, от человека тем, что оно очень медленно дышит. Каждый вдох — недели, месяцы. И он разрабатывает серию физических упражнений и приспособлений, доморощенных машин, которые способствуют замедлению дыхания. Этот персонаж все более и более занимал мое воображение. Я постепенно написал от его лица дневниковые записи и сделал выставку «Tайная жизнь деревьев». Материал был очень плотно разработан: сотни рисунков, рукописей, фотографий (поскольку он занимался фотографией). В 2015 году мне пришло в голову написать еще одну главу его дневников, которая была названа «История шкафа». Этой инсталляции будет посвящен один зал на выставке.

А как трансформировалась у вас тема космоса, о которой вы упомянули?

И. М.: Русский космизм продолжает нас интересовать. В частности, фигура Николая Федорова. Здесь мы возвращаемся к одной из первых инсталляций в московской L-галерее. К этой выставке я написал увеличенную копию полотна Исаака Левитана «Над вечным покоем». Но в то время меня интересовало это произведение как источник живописного эликсира, ядра некоей алхимической субстанции, поэтому я вывел из погоста, изображенного в центре картины, шланг, который сообщался с гробами, которые были размещены в галерее.

За последующие годы экстракт живописи потерял свое доминирующее значение, а тема погоста, интереса к отцовскому началу погребенного человечества, федоровскому началу возобладала. Поэтому снова появляется большая копия левитановского полотна, и шланг из центра этого погоста ведет в помещение, которое названо «Библиотекой Федорова», ведь Николай Федоров был библиотекарем Румянцевского музея. Вообще, язык Федорова поразительно современен, потому что «философию общего дела», основную свою идею, воскрешение умерших отцов, он называет «проектом».

Современный художник, можно сказать.

И.М.: Да, именно. Акт воскрешения для него олицетворяет художественный акт. И вот из «Библиотеки Федорова» мы попадаем в зал, который называется «Мироздание», в центре которого воссоздан кабинет. Может быть, это кабинет того же Федорова или какого-нибудь другого одинокого мечтателя. На пустынном письменном столе горит одинокая старая лампа. То ли это пессимистический жест нереализованных стремлений, то ли просто ностальгия по временам романтического, райского существования человеческого, по XIX веку с его иллюзиями несбывшихся перспектив. Это остается на совести зрителя.

Московский музей современного искусства
Елена Елагина, Игорь Макаревич.
Обратный отсчет
11 ноября 2020 — 31 января 2021

Центр Вознесенского
Закрытая рыбная выставка. Реконструкция
До 22 ноября 2020