Прямо во введении к книге «Частные случаи» Борис Гройс делает заявление, необычное для философа, много лет анализирующего искусство: «У меня нет какой-либо общей теории искусства. Да, я много писал об искусстве, и да, я пишу теоретические тексты. Но это не значит, что у меня есть какая-то теория искусства. Скорее, в своих текстах я двигаюсь от одних конкретных случаев к другим». Дальше Гройс пишет, что в рассуждениях следует только импульсу, который получает от произведения, и не делает оценочных суждений, он не критик. В таком случае рецензент тоже не может быть критиком: нельзя же выносить оценочные суждения чужим импульсам. Остается только коротко изложить содержание книги, безусловно заслуживающей умственного напряжения.
В «Частных случаях» Гройс не «скорее», а именно движется от случая одного художника к случаю следующего. От Василия Кандинского и Марселя Дюшана до дуэта наших современников Инги Свалы Тоурсдоуттир и У Шаньчжуаня. В книге 19 глав, каждая об одном авторе, вернее, художнике, дуэте или группе соавторов. Причем в каждой главе, как правило, рассматривается только один аспект творчества героя, то есть в каждом из частных случаев фокусируется тоже частность. Кроме того, авторским импульсом может служить не только произведение. В главе «Василий Кандинский как учитель» речь идет о трактатах художника как учебных пособиях по верному изображению эмоций.
Даже, кажется, досконально изученных классиков модернизма Гройс рассматривает не так, как до него. Вряд ли в каком-то искусствоведческом тексте найдутся подобные фразы: «Можно сказать, что „Фонтан“ Дюшана — это своего рода Христос среди вещей, а практика реди-мейда — своего рода христианство в искусстве». И это никак не кощунство, а следствие последовательных и доказательных размышлений. Другое ошарашивающее сравнение — подсвеченных в лайтбоксах фотографий Джеффа Уолла с иконами в трактовке Павла Флоренского как преградами для ослепляющего горнего света. Хотя Гройс и заявляет, что отказывается от критики, в каждой главе он критикует, но не произведения, а общепринятую их интерпретацию. Например, погружаясь в серьезнейший анализ «Дерьма художника» Пьеро Мандзони, он доказывает, что это произведение искусства при внешней игривости есть глубоко меланхоличное размышление о бренности материального.
Импульс к размышлению Гройсу дают не только классики модернизма и звезды современного искусства, но и художники, для чьих произведений еще не сложилось «общепринятой интерпретации». Хотя все равно их истинный смысл, вскрытый автором книги, окажется не таким, как можно было бы предположить. Если большинство работ дюссельдорфского художника Мартина Хонерта представляют собой воспоминания о детстве, то они говорят не о травме или об идиллии — они служат «метафорой той самозамкнутости, которая внутренне присуща любому произведению искусства».
В первой части книги сквозной темой становится реди-мейд, а во второй его место занимает время. По Гройсу, швейцарский арт-дуэт Петера Фишли и Давида Вайса в своих видео время замедляет, внося в них элементы ручного труда, ведь художник несется к новому быстрее, чем зритель может его понять. Франсис Алюс «документирует повторяемость, неисторичность настоящего, которое утратило свои прошлое и будущее». Ольгу Чернышёву интересует человек в состоянии непрагматичного действия — воскресного творчества; она останавливает время, зафиксировав героев в момент ожидания.
Все частные случаи описаны в достаточно широком контексте, особенно главы о словенской группе «Ирвин» (рассматривается ситуация в восточноевропейских странах после падения просоветских режимов) и израильтянке Яэль Бартане (судьба евреев в ХХ веке). У каждой главы есть библиография, но цитирует Гройс не искусствоведов, а десятки философов: Сократа и Ницше, Жоржа Батая, Жиля Делёза, Мартина Хайдеггера, но чаще всего Вальтера Беньямина и Клемента Гринберга.
Книга вышла пока в электронном виде, но вскоре обещают ее напечатать. Она написана на немецком языке, большую часть перевела Анна Матвеева, которая стиль и интонацию Гройса воспроизвела очень верно. Впрочем, сам автор русский текст читал и редактировал. «Единственное истинное право человека и единственное истинное право вещи — это право стать экстраординарными», — таким предложением заканчиваются неординарные «Частные случаи» экстраординарно мыслящего автора.
