Дворец Бленхейм — родовое поместье герцогов Мальборо и место рождения Уинстона Черчилля, аристократичнейшее из аристократических имений Великобритании. Почему вы хотели показать свои работы именно здесь?
Я никогда не действую импульсивно и всегда все подолгу обдумываю. Пару лет назад мне предложили сделать выставку во дворце, и я все еще думал над этим предложением, когда узнал, что во время официального визита в Соединенное Королевство Дональд Трамп встречался с премьер-министром Терезой Мэй не в Лондоне, а в Бленхейме. Тут уж я не мог устоять и согласился.
По каким критериям вы отбирали работы для британской выставки?
У меня нет какого-то единого критерия для отбора произведений на такие выставки. Я всегда начинаю с выбора отправной точки и дальше двигаюсь по кругу, с каждым шагом добавляя произведение, связанное с предыдущим, пришедшим мне в голову; это напоминает шитье. В какой-то момент такого движения ты оказываешься в точке, с которой начинал, и можешь замкнуть круг, даже не заметив этого. Самое важное — шить не в одиночку, постоянно обсуждать процесс с местной командой, с друзьями — так круг получится идеальным. Недавно я осознал, что практически все, что мне неплохо удавалось в жизни, было результатом командной работы.
Чем вы руководствовались, помещая голубей в часовне, «Двадцатый век» — в парадном зале, а свой автопортрет «Семейный лексикон» (1989) — среди семейных фотографий династии Мальборо?
В старых домах всегда очень много мебели и привидений, и единственно правильный способ взаимодействия с ними — это завязать отношения; их нельзя игнорировать или избегать, потому что чужой здесь ты и нарушаешь сложившийся порядок здесь ты, а не наоборот. Ты либо становишься угрозой, врываясь на их территорию (я уверен, что Хичкок одобрил бы эту мысль), либо проникаешь аккуратно, вступая с ними в симбиоз, как хамелеон. Контекст, безусловно, влияет на мой выбор, но я стараюсь избегать очевидных решений, пытаюсь завязать своего рода диалог, не до конца укореняясь на новом месте. Я стремлюсь делать так, чтобы зрители могли подумать, что эта вещь вообще всегда находилась здесь.
Ваши новые произведения — флаги и чучело крокодила — были сделаны специально для Бленхейма?
Дорожки флагов, ведущие ко входу во дворец, — это своего рода прелюдия к выставке. Они работают как ее визуальное название. Настоящее название, «Победа не вариант», настолько же провокационное, как и флаги. Они заставляют задуматься о том, что победа и поражение относительны и зависят от того, на чьей ты стороне.
Крокодил, как и положено этому животному природой, плавал в глубинах моего сознания, пока я не увидел залы дворца, — тут-то он и всплыл на поверхность. Мысль — возможно, извращенная — о том, что эти стены, видевшие так много исторических событий, теперь вынуждены стать свидетелями моей выставки, показалась мне очень богатой почвой для размышлений.
Две самые знаменитые ваши скульптуры — молящийся Гитлер-школьник «Он» (2001) и «Девятый час» (1999), изображающая пораженного метеоритом папу римского, — не только провокации, бьющие по сомнительным символам маскулинной власти, они заставляют зрителя симпатизировать изображенным фигурам.
Мне очень важно, чтобы люди видели дальше и глубже поверхностного образа в моих произведениях. Чтобы правильно сработать, образ должен быть многосоставным и иногда даже шокирующим. Но в то же время очень хорошие работы (я не утверждаю, что мои непременно входят в их число) не ограничиваются видимой частью. Секрет шедевра заключается в доставляющем дискомфорт зазоре между видимой поверхностью и глубиной.
Вас часто называют шутником. Вы не устали от того, что вас не воспринимают всерьез?
Вы же знаете историю прорицательницы Кассандры, пророчествам которой никто не верил из-за наложенного на нее проклятия? С художниками и их искусством происходит примерно то же самое, и, поверьте, к этому невозможно привыкнуть.
Почему вы объявили об уходе из искусства в 2011 году, а потом вернулись?
У меня очень сложные отношения с искусством, но пока что это самые долгие отношения в моей жизни. Иногда так получается, что даже самые крепкие пары совершают ошибки и пытаются разойтись. Но в конечном итоге настоящая любовь всегда побеждает.
Что, на ваш взгляд, может сделать или сказать искусство в наши беспокойные времена?
Я верю, что после десятилетий кризиса и смятения скоро наступит один из тех периодов, когда мы сможем ежедневно дышать надеждой и верой в будущее. Благодаря вдохновляющим образам искусства человечество постоянно ставит перед собой новые цели и раздвигает границы возможного. В романе Жюля Верна 1865 года путешествие на Луну было научной фантастикой — 100 лет спустя оно стало историческим фактом.
Вы делали мебель, руководили галереей, основали журнал и курировали выставки. Все эти разнообразные вещи — часть вашей работы как художника?
Существуют исследования, показавшие, что образование в одной сфере может помогать в решении задач из совершенно другой области. Я где-то читал об акробате, который стал чемпионом в лыжном спорте, — довольно логично, если задуматься. Делая журнал, ты развиваешь чутье на яркие, потенциально знаковые образы и оттачиваешь редакторские навыки; работа мебельным дизайнером раскрывает перед тобой мир, где у твоих произведений есть еще и утилитарная сторона, которой, как правило, лишены произведения искусства — за некоторыми исключениями вроде «Америки». Управление собственной некоммерческой галереей учит смирению, а курируя выставки, чувствуешь себя практически богом, но в то же время очень хрупким, потому что как художник ты всегда одновременно находишься и по другую сторону.
Может ли оставаться провокатором признанный художник с мировым именем?
Нюансы — обязанность художника. Ни в коем случае нельзя ничего упрощать. Нужно стремиться всегда указывать на противоречия, нужно впускать и принимать их, не пытаясь ни стереть, ни отрицать. Иначе вы создаете пропаганду и рекламу, а для искусства это равнозначно смерти.
