Третьяковской галерее подарили картину Эрика Булатова

На торжественной церемонии в зале Александра Иванова в дар Государственной Третьяковской галерее передано полотно Эрика Булатова «Картина и зрители» (2011–2013), которое по просьбе музея приобрел Благотворительный фонд Владимира Потанина. По словам директора ГТГ Зельфиры Трегуловой, это только начало большой программы по пополнению музейных фондов искусства второй половины XX — XXI века, которые на сегодня сильно проигрывают частным коллекциям. Картину музейщики выбрали сами, так как она может «подчеркнуть преемственность и духовную связь между двумя разделами музея — классическим и современным». Первое время картина будет висеть в одном зале со своим «прототипом» — полотном Александра Иванова «Явление Христа народу» (1837–1857) в историческом здании в Лаврушинском переулке, а потом отправится в здание Новой Третьяковки на Крымском Валу.

«Картина и зрители» — название не только работы Эрика Булатова 2011–2013 годов, но и целого жанра произведений европейской живописи, изображающих отношение зрителя к искусству и имеющих такую давнюю традицию, что... Чтобы особенно не забираться в глубь веков (в иконописи, кстати, тоже были сцены предстояния донатора перед иконой), напомним хотя бы о Давиде Тенирсе-младшем с его эрцгерцогами, рассматривающими шпалерную развеску полотен в собственной галерее, или Антуане Ватто, показавшем в своей «Вывеске лавки Жерсена» различные типы аристократов — знатоков живописи: от вдумчиво всматривающихся в картины до скошенных взглядов и едва скрывающих зевоту connoisseurs. В русском искусстве тоже есть примеры подобного жанра — от рокотовской живописной шарады «Кабинет И.И.Шувалова» до Павла Михайловича Третьякова, запечатленного Репиным в Лаврушинском среди собранных коллекционером картин. Словом, жанр, укорененный в истории искусства, старинный, по возрасту почти такой же, как и сама картина, которую с Нового времени мы знаем, как холст, натянутый на деревянный подрамник, на котором, словно на экране, изображено нечто с помощью красок.

Эрик Булатов весь свой художническо-аналитический дар (что вообще редкость у современных живописцев) посвятил исследованию феномена картины. Уточним: не живописи (не колорита), а именно картины, которую нужно понимать как некое сконструированное на плоскости изображение (как чертеж, что ли?). По большей части Булатов известен как мастер операции на теле картины, при которой главным его инструментом выступало слово или шрифт. Литеры он расставлял как знаки препинания в своих около- или квазигиперреалистических видах, начиная с приснопамятной «Слава КПСС».

С относительно недавних пор стало понятно, что художник может обойтись и без букв. Сами персонажи его работ стали похожими на текстовые комментарии: в картине «Лувр. Джоконда» (2006) сама плотная толпа зрителей уподобилась кумачовой растяжке, сквозь «дырку» в которой еле виден шедевр Леонардо.

В «Картине и зрителях» Булатов решился прокомментировать один из краеугольных для русского искусства опусов — полотно Александра Иванова «Явление Христа народу». Это действительно первое произведение в ряду последующих, при воплощении которого впервые чуть ли не сорвался русский художественный ум. Известно множество вариантов композиции Иванова, а также немалое количество вариантов колорита и эскизов, в которых, как считают искусствоведы, было чуть ли не предчувствие импрессионизма. Все это было создано для того, чтобы представить зрителям живописную сцену как одно из самых достоверных, почти документальных свидетельств пришествия Мессии. Для Иванова, помимо амбиции показать совершенство русской школы живописи, наследующей, а то и превосходящей западноевропейскую, главным было показать (доказать) абсолютную достоверность события, описанного в Евангелии. Потому так и была построена композиция его работы, при рассматривании которой зритель должен был чувствовать себя новокрещенным, ощущать себя по грудь погруженным в воды Иордана.

Булатов как бы продолжает прерванное Александром Ивановым повествование. Он расширяет рамки его проекта (да простится использование этого термина в данном случае!), вбирая в него современных зрителей, которых он вписывает в передний план своей картины. Сказать, что это парафраз картины Александра Иванова, — слишком мало и неверно. Самое притягательное в работе Булатова — это диалог двух обществ: того, что в придуманной им синтетической картине, и того, что в картине Иванова. Они, эти общества, порой перекликаются: слева ивановский старик и такой же мальчик находят пандан у Булатова; есть у Булатова и «незаинтересованные», проходящие мимо; есть слушающие речь экскурсоводов (одна из двух — жена художника Наташа, которая повторяет призывный жест Иоанна Крестителя); есть и просто фланирующие мимо картины. Раньше Булатов особо не подпускал к себе зрителя. Но, как известно по истории искусства, зрелые художники, какими бы радикалами они ни были в молодости, в зрелые годы предпочитают говорить с традицией, имея в виду так называемое музейное искусство.