За 20 лет, прошедших со смерти Иосифа Бродского, поэзия и все связанное с его жизнью стали в России, а в особенности в Петербурге, одной из составляющих идентичности думающего и читающего сословия и предметом настоящего культа. Формулировка «последний великий русский поэт» по отношению к Бродскому наполнена реальным содержанием и по-прежнему не утратила точности. Его 75-летие в 2015 году широко праздновалось — на короткий срок была открыта для посещения экспозиция в квартире, где жили поэт и его родители. В комнатах дома Мурузи был сделан эскиз будущего музея, ничего общего не имеющего с так хорошо знакомым отечественному зрителю литературно-мемориальным жанром. Автором проекта стал Сергей Падалко, возглавляющий архитектурную мастерскую «Витрувий и сыновья». К сожалению, за прошедшие два года Фонд создания музея Иосифа Бродского так и не смог по различным причинам приблизиться к желаемому всеми результату — открыть музей-квартиру.
В последнее время архитектор Сергей Падалко тесно сотрудничает с Музеем Анны Ахматовой: например, выполненное им сграффито с ахматовским портретом во всю стену превратило затрапезную петербургскую подворотню в настоящую входную группу музея, не просто рекламирующую учреждение культуры, но особенным образом настраивающую посетителя. Специалист по творчеству Бродского Денис Ахапкин выступил литературным консультантом экспозиции «Иосиф Бродский. Метафора, которая близка...», целиком состоящей из подлинных вещей поэта, и стал куратором выставки вместе с сотрудниками музея Ольгой Морозовой и Жанной Телевицкой.
Начиная с 1990 года музеем были приобретены или получены в дар от друзей и близких Бродского многие связанные с ним материалы. Крупным и ценным поступлением стали предметы и обстановка последней нью-йоркской квартиры в Бруклине, переданные в музей два года назад его вдовой Марией Соццани-Бродской. В небольшом пространстве выставки ровно 1473 предмета: фотографии, рисунки и рукописи оказываются в соседстве с множеством личных вещей в явном меньшинстве.
Сергей Падалко создал для их показа модульную систему. С помощью одного приема — решетки из железных прутьев — он расчертил пространство графичной сеткой. Решетка разного размера покрывает все объекты, образует две мощные арки с узкими проходами, делящие зал на три сегмента, заполняет оконные проемы. Это даже не столько художественный образ, идущий от строчки «Я входил вместо дикого зверя в клетку», сколько «логистика» — задача организовать для обозрения большой массив разнородных предметов, и архитектор выставки справился с ней блестяще. При скромных размерах зала вся экспозиция должна бы быть видимой насквозь и сразу, но она открывается взгляду постепенно.
У входа в зал вдоль стены развешаны фотографии, разделенные «синей горизонтальной полоской на уровне глаз, протянувшейся неуклонно через всю страну», как об этом писал Бродский в «Набережной неисцелимых», — правда, полоской, с тех пор заметно потекшей. Архитрав двух решетчатых арок заполнен книгами из библиотеки поэта, а боковые опоры — личными вещами, едва ли не безделушками. Центр выставки — самое открытое и полное воздуха пространство. Здесь в плоских витринах, освещаемых стилизованными под архив лампочками, — автографы, а в рамах на стене — рисунки Бродского (дар Михаила Барышникова). Финал и кода экспозиции — письменный стол Бродского, поверхность которого густо заполняют не только книги и бумаги, но и самые различные предметы, включая ополовиненную бутылочку Bushmills (тоже подлинную). Заключенный под решетчатый колпак и навсегда теперь превращенный в ассамбляж «стол Бродского», он вызывает в памяти еще один письменный стол — памятник Теодору Адорно, поставленный во Франкфурте-на-Майне художником Вадимом Захаровым. Правила музейного хранения не позволяют, но работающий вентилятор на столе у Бродского или едва слышный звук идущих часов могли бы расширить пространство выставки еще больше и наделить его манящей зрителя перспективой. Роль визуального акцента в конце выставки отведена телевизору сбоку от стола, тоже забранному в клетку и транслирующему вечные экранные помехи, однако переход к современным медиа и ассоциации с видеоартом, наоборот, кажутся чересчур резким вторжением жизни в законченную историю. Но стоит высоко оценить ту свободу, которую музей предоставил автору экспозиции.
Экспозиционный дизайн в Петербурге практически отсутствует. Институт «Про Арте» проводит биеннале музейного дизайна «Форма», которая собирает звезд из архитектурного бюро Ральфа Аппельбаума или дизайнерской студии Джонатана Барнбрука, но музеи преображаются только раз в два года и всего на один месяц. Наперечет яркие и осмысленные решения выставочного пространства, как «Современные русские художники — участники Венецианской биеннале» и «Китайская армия», сделанные дизайнером Андреем Шелютто для Центрального выставочного зала «Манеж» в 2016 году, — обычно все ограничивается саморезами, ровно вкрученными в гипрок. На этом фоне работа архитектора выставки «Иосиф Бродский. Метафора, которая близка…» выглядит обнадеживающе: профессиональная культура и продуманность всех деталей свидетельствует, что Сергей Падалко с толком распорядился деньгами, выделенными городским комитетом по культуре. Строчки стихотворений, в которых выражена нелюбовь Иосифа Бродского к современной архитектуре, разошлись на цитаты, но убедительную мемориальную экспозицию поэта сделал именно современный архитектор.
