18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Ярко-зеленый тряпичный крокодил в натуральную величину — один из экспонатов выставки «Гипотетические танцы». Она осуществлена при поддержке Artika, Александра Рытова и Stella Art Foundation, Galerie Iragui, Алексея Зеленова. Это пока единственная ретроспектива российского первопроходца в деле внедрения эстетики комикса в большое искусство. Выставка включала в себя несколько десятков работ художника разных лет и сотни разнообразных персонажей, от мамонтов и крокодилов до Екатерины II и Сергея Есенина.
Среди экспонатов — рисунки, сделанные Георгием Литичевским еще на университетской скамье (будущий комиксмен штудировал в МГУ историю Античности и древнегреческий, который спустя годы пригодился в общении с жителями Салоник — города, очень лояльного к эстетике комиксов и граффити, которыми покрыты даже памятники ЮНЕСКО). Ранние работы Литичевского происходят из личной коллекции директора Государственного музея современного искусства Марии Цанцаноглу, которая в юности подружилась в Москве с авангардистами эпохи перестройки. Мария специализировалась на русском футуризме, а в конце 1990-х возглавила музей в Салониках, куда была передана вторая часть знаменитой коллекции русского авангарда Георгия Костаки. Греческое государство выкупило у наследников коллекционера около полутора тысяч работ и большой архив — то, что осталось после того, как Костаки передал в дар Третьяковской галерее значительную часть своего собрания.
По убеждению Марии Цанцаноглу, музей, где хранится такое сокровище, должен показывать и то развитие, которое идеи авангарда получили в современном искусстве. Благодаря ее стараниям в Салониках хорошо знакомы с нынешним русским искусством. Помимо выставок в музее, ей удалось установить в самом городе два объекта паблик-арта: металлическую пилу с кремлевскими зубцами Андрея Филиппова и монумент в порту — почтовый ящик Хаима Сокола. Москва, заметим, такими современными памятниками похвастать не может.
Георгий Литичевский также не чужд монументальному формату. Специально к выставке он изготовил живописное, в гамме гжели и Ива Кляйна, панно «Гигантобатрахомиохория» — такое же длинное, как его название. Оно означает «танец гигантских мышей и лягушек» и отсылает как к гигантомахии — скульптурному фризу Пергамского алтаря, так и к анонимной пародийной «Войне лягушек и мышей» («Батрахомиомахия»), гекзаметром издевавшейся над излишним пафосом государственной мифологии, и, конечно, к комедиям Аристофана.
Аристофановский подход к искусству и жизни свойственен Литичевскому, недаром избравшему легкомысленный жанр картин-комиксов. Эрудиты и интеллектуалы, бывает, выглядят беззаботными шутниками. Так, веселые картинки Литичевского просто напичканы всяческой философией, а его героями часто становятся современные мыслители, как, например, радикальный сторонник возврата к природе Джон Зерзан, которому художник посвятил не только комикс, но и серьезную статью в вышедшем к выставке трехъязычном каталоге.
По замыслу автора выставки все конфликты и противоречия легко решаются в танце. Художник, танцуя и буквально (в нескольких видео), и фигурально, сводит вместе самых немыслимых героев. На его картинах пляшут не только девушки-искусствоведы и Айседора Дункан, Ленин и Калиостро, но и Вирусы с Антивирусами, и Медведилы, и чудесный Левитантан (в котором черты бельгийского Тинтина-Тантана соединились с обликом певца русской природы).
Георгий Литичевский с 1993 года входит в редколлегию «Художественного журнала» Виктора Мизиано, самого высоколобого российского издания об искусстве, и в каждом из сотни вышедших номеров есть его комикс на злобу художественного дня. По этим комиксам студенты могут изучать как быт и нравы, так и идейную подоплеку современного арт-сообщества. Вот, например, цитата из комикса про шахматы: «Белые фигуры — это эстетика, а черные — это „социальщина“!»
Посетители выставки на двух этажах музея могли ознакомиться с некоторыми из этих комиксов в витринах — стены же заняли большие картины, представляющие ударные моменты истории, и целые свитки, как Opus сomicum, альтернативный вариант русской истории. Напоследок художник побаловал зрителей перформансом. Под аккомпанемент молодой рок-группы из Салоник он распотрошил крокодила, который оказался набит бумагой. Всем было выдано по клочку, чтобы зрители написали свое заветное слово, а затем бумажки вновь очутились в чреве крокодила, которого художник взвалил на плечи и станцевал с ним пару кругов, гипотетически создавая новое произведение из обрывков чужих мыслей.
Георгий Литичевский: «Я все время танцевал в своем творчестве»
Георгий Литичевский провел краткую экскурсию по своей выставке «Гипотетические танцы» для Милены Орловой и рассказал, как разгильдяйство может спасти жизнь, а танец живота — Парфенон
Где ты берешь такие огромные холсты?
Это не холсты — обычные ткани. Сшиваю либо покупаю.
Какими бы огромными ни были эти вещи, средоточие моего творчества — в комиксах. Выставка условно делится на две части: «Портреты» и «Монстры». В витринах — сами комиксы, на стенах — большие картины, с ними связанные. Вот, например, танец философа Джона Зерзана и филолога Ольги Фрейденберг. Они оба копались в происхождении языка и культуры. Джон Зерзан (он, кстати, в Москву приезжал) считает, что надо отказаться от цивилизации. Корень зла — в земледелии, поэтому надо вернуться к охоте и собирательству и отказаться от всех символических практик, в том числе от искусства — при этом в искусстве он неплохо разбирается. Зерзан говорит, что надо вернуться в леса — при этом летает с лекциями по всему миру на самолете.
Когда ты начал делать комиксы?
Первый мой вернисаж — вечеринку с выставкой — я провел в 1975 году в общежитии МГУ. И я их проводил регулярно, пока был индивидуалистом. Ну а потом влился в художественную среду.
Это выставка скачущая, как в танце. Для первой биеннале в Салониках в 2007 году я нарисовал комикс «Аида-Сафари»: Аида с Радамесом получают запечатанную бутылку и превращаются в кроссворд с помощью магических танцев. В общем, я понял, что периодически обращаюсь к теме танца.
А какие это танцы? Рок-н-ролл, вальс?
А это танцы без правил, как бои без правил. Выясняется, что я все время танцевал в своем творчестве.
Значит ли это, что занятия искусством даются тебе легко?
Для меня это радость, это за пределами «легко» или «тяжело», это просто воздух и моя жизнь. Тяжело, когда надо сделать много всего. Я иногда сплю по три часа в сутки, чтобы успеть. Я предпочитаю все делать сам, без ассистентов.
Сейчас много художников, у которых текст выступает как элемент эстетики: например, Кирилл Кто, Валерий Чтак и так далее — у всех свой шрифт. Если мы вспомним 1970-е, то у Кабакова — шрифт школьных прописей, у Булатова — язык железнодорожного плаката.
Это то, что куратор Андрей Ерофеев называет «леттризмом». Да, у меня есть свой почерк, которого я придерживаюсь. Это простые квадратные буквы без засечек. Не являясь автором комиксов в прямом смысле, тем не менее я им являюсь. И я много наблюдал за разными авторскими комиксами. Я большой фанат рукописной каллиграфии в комиксах. Сейчас развилась такая «болезнь», когда тексты в комиксах даются набором, изобретаются шрифты, которые имитируют каллиграфию, особенно когда большие комиксы переводятся на другой язык с оригинала. Но я сторонник того, чтобы тексты отрисовывались вручную.
Действительно, у каждого автора узнаваемый почерк, как у Арта Шпигельмана, или у Роберта Крамба, или у моих любимых французов. Вот, например, Бернар Виллем Холтроп, единственный, кто остался в живых из Charlie Hebdo. Я узнал его раньше, когда он работал в журнале Hara-Kiri. Там же работал Жорж Волински, который погиб.
На тебя эта история произвела впечатление?
Ну конечно! Но, с другой стороны, это же великолепно — в 80 лет умереть не от дряхлости, а как герой. А вот Виллем терпеть не мог всех этих редакционных летучек, он был разгильдяем, и это его спасло.
Некоторые люди твои комиксы для «Художественного журнала» используют как пособие: как правильно общаться с куратором, какие термины использовать. Не пора ли тебе издать учебник для начинающих творческих людей?
Бывают обычные просветительские комиксы, у меня — другие. Вот 30-метровый комикс «Война Вирусов и Антивирусов».
И он на вафельном полотенце!
Это специально, потому что это компьютерные пиксели.
Я рисую для себя, но приятно быть востребованным.
Бывало, что я рисовал в разные журналы на заказ.
Наши великие художники иллюстрировали журнал «Знание — сила» в 1960-е.
Да, я это прекрасно знаю, я ведь дружил с Юрием Соболевым, который возглавлял «Знание — сила». Он много рассказывал. Этот журнал в детстве тоже на меня повлиял как пропагандист другой оптики.
У тебя было много всяких альянсов, но ты не входишь ни в какую группу.
Группы — это интересно, но меня это быстро начинает утомлять. Я открытый, но индивидуалист. У меня были и есть друзья, которым я обязан. Андрей Ройтер, Гоша Острецов — я не входил в их группу «Детский сад», но я с ними дружил, участвовал в выставках. К этой восьмидесятнической «новой волне», к неоэкспрессионизму меня вполне можно отнести. И таким восьмидесятником я и остаюсь.
А что это значит?
Это игровое, легкое, танцевальное отношение к искусству, но в то же время тут есть и ирония, и рефлексия, и много литературы в прямом смысле, особенно в моем случае. На этой стене — комикс «Батрахомиошахматы»: Ленин с Тцара играют в шахматы, и они вырастают в мышей. Комикс «Парфенон не может быть разрушен»: Мюнхгаузен с помощью танца живота уводит османские ядра от Парфенона, и тот остается цел. В этом комиксе граф Калиостро хочет скрестить крокодилов с волками — создать волкодилов, чтобы Нева приобрела статус Нила. А тут он встречается с Мюнхгаузеном, и они выходят через подземелья Петербурга в неолитические пещеры с изображениями — да, тут про происхождение искусства, — но их общение внезапно прерывается, потому что началось наводнение на Неве. Одним словом, моя переполненность историческими знаниями требует отмены истории!
