Рагнар Кьяртанссон: «Повторение умиротворяет душу»

Исландский художник Рагнар Кьяртанссон известен своими музыкальными перформансами. Один из них — «Печаль победит счастье» — он на протяжении шести часов, бесконечно повторяя вынесенную в заглавие фразу, исполнял на сцене Театра им. Маяковского по приглашению фонда V–A–C. В декабре 2021 года московское пространство V–A–C на бывшей ГЭС-2 откроется проектом Кьяртанссона «Санта-Барбара».

Что такое счастье и счастливы ли вы?

Рагнар Кьяртанссон: Я как раз в процессе переопределения того, что же такое на самом деле счастье. И я думаю, что счастье каким-то образом связано с добротой. К своим ближним и в особенности к тем, кого вы любите.

Вы говорили, что не любите надолго уезжать из Исландии, что вы скучаете по дому, потому что там вы чувствуете себя частью сообщества.

Р. К.: Рейкьявик по-настоящему замечательное сообщество. Наш американский друг Крис недавно был в Исландии и отлично сформулировал это. Он сказал: «Хотел бы я, чтобы в Америке был такой город, как Рейкьявик, красивый город у моря, в котором много молодых людей, которые пытаются делать прекрасные вещи». Очень милое описание. Потому что на самом деле так и есть. Это маленький город, но он очень творческий.

Может ли сплоченность сообщества быть причиной того, что Исландия входит в число самых счастливых стран мира? Она занимает 5-е место в таком рейтинге, а Россия — 68-е.

Р. К.: Исландия моей юности была вовсе не такой счастливой страной, как сейчас. Раньше Исландия была самой бедной страной в западном мире, нашим прабабушкам и прадедушкам приходилось очень нелегко.

Давид Тор Йонссон: Более тяжелой. Не так открыто говорящей. Колонией Дании. 

Р. К.: Да, и я думаю, что эта открытость пришла не так давно, с Вигдис Финнбогадоттир. Ее выбрали президентом, она стала первой женщиной, возглавившей страну, и это очень многое изменило.

После того, как на выборах победила женщина?

Р. К.: Да, я не шучу! Это привело к глубоким изменениям в отношении людей к таким вещам, как религия, сексуальность, и вообще ко всему. Например, права ЛГБТ в Исландии — это вообще не вопрос, все ходят на прайд с детьми. Поскольку это маленькая страна, все изменилось очень быстро. В то же время и ужасные вещи происходили очень долго по той же причине. Так что трудно делать обобщения.

В одном из интервью вы говорили, что «Печаль победит счастье» звучит особенно актуально в России, потому что здесь много безнадежности.

Д. Т. Й.: Это может быть вопросом. Потому что это не утверждение, это размышление.

Р. К.: Это действительно размышление. В некоторые моменты моей жизни я действительно верил в эти слова, а теперь я думаю: «Черт, эти слова вообще-то опасные».

Но сначала перформанс назывался «Бог».

Р. К.: Да, это его первоначальное название. Но мы обсуждали его с командой V–A–C, и они сказали: «Окей, мы можем оставить название „Бог“, но это будет стоить нам большого скандала в России», а я не был заинтересован в том, чтобы устраивать скандал вокруг идеи бога. Когда вы говорите «бог» в исландской культуре или в какой-нибудь западноевропейской стране, в этом нет ничего особенного, но, когда вы говорите «бог» в России, это совсем другое дело.

Поэтому я просто поменял название, поскольку смысл произведения не в том, чтобы поспорить о том, что такое бог. Смысл произведения — в размышлении об идее печали.

Д. Т. Й.: По-моему, эти слова несут исцеление вместе с бесконечной музыкой, и в музыке есть жизнь и надежда. Знаете, для меня музыка — это метод исцеления, она как будто облегчает тяжелый груз печали.

Р. К.: И еще я думаю об одной странной вещи. Шелли писал что-то о том, что мы обретаем исцеление в самых грустных песнях. Не помню, как именно Шелли выразил это на элегантном языке XIX века, но нечто вроде того, что счастье — в грустных песнях (“our sweetest songs are those that tell of saddest thought” — «в наших самых сладостных песнях самые грустные мысли». — TANR).

Поэтам вообще часто нравится печаль. Даже некоторые персонажи русской литературы. Например, в «Евгении Онегине» есть две сестры: Татьяна меланхоличнее и грустнее, а Ольга очень веселая. Пушкин считает ее глуповатой, а Татьяну крутой.

Р. К.: Когда читаешь «Евгения Онегина»… Это прекрасная книга, грустная и смешная, но есть еще ощущение абсурдности. Это то, чего я сам всегда стремлюсь добиться. Если я до конца не понимаю произведение, то его здорово делать. А если мы все поняли, типа «окей, тут нам все ясно», то зачем вообще за него браться?

К слову, о процессе. Перформанс длится шесть часов, и вы стоите и поете все шесть часов. С физической точки зрения как вы себя чувствуете? У вас есть какие-то посторонние мысли или вы просто сконцентрированы на том, что делаете?

Р. К.: Делать что-то одно на протяжении шести часов — это отдых для ума. Мы относимся к этому не как «в понедельник мы проведем утомительный шестичасовой перформанс», а как «в понедельник мы идем в спа!». Но это как любая другая работа: иногда вы сосредоточены, иногда нет. Вы погружены в музыку, но думаете о бутербродах. И еще от повторения вы просто улетаете куда-то отсюда. Те же самые три слова, те же аккорды, но это бесконечность, и вы уже не помните, как играли это. Все как будто растворяется, вы находитесь в этом месте, но на самом деле это неважно. Про повторение… Я был алтарником в церкви. Моя мама очень религиозная, она рьяная христианка.

Как она отреагировала на то, что вы перестали ходить в церковь?

Р. К.: Я стал атеистом. Но в Исландии официальная церковь симпатичная и выступает за все хорошее. Так что церкви на самом деле — это добрая сила. Например, когда правительство ограничивает беженцев, церкви в Исландии беженцам по-настоящему помогают. Так что я вовсе не против церкви. Но вот что я заметил, так это то, что христианство, ислам, буддизм — вообще все религии используют повторение. Оно умиротворяет душу, приводит все в порядок. Будучи алтарником, понимаешь, что делаешь то же самое, что делали другие мальчики на протяжении тысячи лет. Это всегда один и тот же спектакль, который нужно разыгрывать тысячелетиями, и ты часть этого. И в повторении есть утешение.

Повторение ведь связано еще и с обучением. Чему вы научились, став художником? Что вы, например, усвоили об искусстве?

Р. К.: Быть художником очень здорово, потому что ты насквозь пропитываешься искусством, тем, что сделали другие люди, и постоянно думаешь об этом. На самом деле я очень много чего усвоил! В том числе одну вещь, которую сказала потрясающая Агнес Мартин (американская минималистка. — TANR). Моя жена Ингеборг — ее фанатка. Так вот, Агнес Мартин сказала, что все искусство — про красоту, и я усвоил это. Что оно о сущности красоты или оно — протест против нехватки красоты в мире. И мне очень нравится эта формулировка.

А что вы думаете о протестном искусстве? Когда искусство протестует против власти или когда оно оскорбляет — в современном мире очень легко оскорбить очень многие группы людей. Как вы думаете, должно ли искусство воздерживаться от этого?

Р. К.: По своей сути искусство может делать все, что ему заблагорассудится. Искусство может быть очень прямолинейным, протестным — каким угодно. Ведь на самом деле нет никакого определения искусства.

Д. Т. Й.: Но сам-то ты явно избегаешь такого.

Р. К.: В частной жизни я очень политически активный человек, моралист, но я не хочу, чтобы мое искусство было таким. Я хочу, чтобы оно было двойственным, чтобы оно было, скорее, в серой зоне, и не хочу, чтобы оно было слишком очевидным. Я осознал силу искусства в политике, когда в детстве смотрел по исландскому телевидению документальный фильм о каком-то русском кукловоде.

Может быть, о Сергее Образцове?

Р. К.: Возможно. Я помню, что он умудрялся говорить о политике в своих кукольных спектаклях. Часто вспоминаю одну его вещь, там были мариачи, которые пели: «Ай-яй-яй-яй, колхозное хозяйство!»

Д. Т. Й.: Это было безумно смешно.

Р. К.: И очень сильно. Думаю, в России существует давняя традиция таким образом говорить разные вещи, правду. И еще думаю, что интересно выступать в России: здесь люди понимают язык намеков. В Исландии, если ты будешь слишком прямолинейным, тебя никто не будет слушать. Но, конечно, быть художником в абсолютно либеральной стране совсем не то же самое, что быть художником здесь.

Исландия сейчас в моде. Исландские футболисты стали героями чемпионата Европы, художники популярны во всем мире. Интерес к этой стране очень велик.

Р. К.: Во времена моего детства все было не так. Я помню, как мы жили на острове, который никого не интересовал, мы жили на краю земли. А потом Sugarcubes выпустили Life’s Too Good, Бьорк ворвалась на мировую сцену, и Исландия практически мгновенно преобразилась. И с тех пор все ощущается совсем иначе. Один музыкальный альбом изменил самоощущение целой нации.

Д. Т. Й.: Как два разных мира. Мы как будто сели в самолет в одном аэропорту и приземлились в другом. Действительно было такое ощущение, я помню.

Но вы с Бьорк не сотрудничали? Вы никогда не предлагали ей сделать что-нибудь вместе?

Р. К.: Нет. Я не решался. Но мы дружим, а еще моя мама и ее бабушка — сестры.

Ваш перформанс «Посетители» возглавил список лучших произведений искусства XXI века по версии газеты Guardian. Что вы вообще думаете о рейтингах художников и каково быть знаменитостью?

Р. К.: Этот рейтинг опубликовали за неделю до смерти моей бабушки, ей было 98 лет. Я пришел навестить ее, а она как раз только что увидела этот материал Guardian и сказала: «Дорогой, я так горжусь тобой, но это так глупо». В Исландии есть такая поговорка: «Не все глупости одинаковы». В общем, это было потрясающе, но в то же время смешно.

Вы вообще не похожи на художника-сноба.

Р. К.: Да, но я стремлюсь к этому.

Д. Т. Й.: Он изо всех сил старается.

Р. К.: Когда-нибудь, когда-нибудь.