Инна Баженова: «Я все делаю в жизни со страстью»

Вы родились в Заволжье. Это что за место?

Как я поняла позже, Заволжье — тот самый город-сад, из тех, про которые писалось: «Через четыре года здесь будет город-сад». Это один из тех маленьких городов, которые строились по единому плану на рубеже 1940–1950-х. В 1950-е, когда начали строить Горьковскую ГЭС, одновременно заложили город, был сформирован план, его довольно быстро воплотили. Потом построили Заволжский моторный завод, который работал для ГАЗа, делал двигатели.

Чем вы увлекались в детстве, какие у вас были игрушки? Я, например, очень любил мягкие игрушки, хотя для мальчика это, может, нетипично, у меня любимым был медведь.

У меня были какие-то куклы, хотя их было немного. Я любила для них мастерить, что-то шить, вязать, как-то их одевать. Потом и себе вязала. Проводили время на улице большей частью, поэтому были скакалки, ножички, прятки и так далее.

Родители вам читали? Когда вы начали читать сами? Вы помните первую книжку, которая вам понравилась?

Конечно, мама читала мне чудесные детские книжки, русские сказки. Я не помню, когда научилась читать. Не как-то особенно рано, но еще до школы. Первой настоящей прочитанной книжкой, которая мне понравилась, был «Робинзон Крузо». Потом мне почему-то понравился Макаренко, «Флаги на башнях». Помню, как удивила учительницу во втором классе, когда она спросила то же, что и вы, а я назвала Макаренко. Библиотека дома была хорошая, да и книжки советские были качественными — там были роскошные иллюстрации всегда. Наверное, это как-то влияет на детские вкусы вообще, хорошая книга. Мама любила книги, она была председателем общества книголюбов у себя на заводе. Я помню, как только появлялась новая книга, она сразу же проглатывалась за сутки. Жюль Верн, Конан Дойл, Дюма, потом Гоголь — про Вия страшилки. А потом потихонечку начала читать все подряд.

Сколько вы прожили в Заволжье?

Я там прожила до 15 лет, потом уехала в Нижний Новгород, поступила в математическую школу.

Вы уехали без родителей? Чем они занимались?

Родители у меня — и мама, и папа — были инженерами. Мне стало интересно в чем-то попробовать свои силы. Ну я и поехала в математическую школу-интернат.

Там конкурс был какой-нибудь? То есть у вас довольно рано проявились какие-то способности?

Там просто было собеседование по математике. Сочинение писать у меня тоже получалось, но с каким-то трудом все-таки. А математика давалась легко. Мне никаких усилий не требовалось, чтобы получать свои пятерки, вот я и решила, что пойду в матшколу. Я там, кстати, действительно впервые почувствовала, что такое труд, почувствовала это удовольствие: чтобы был какой-то уровень, нужно приложить усилия. Там была очень сильная учительница, которая, по-моему, совсем недавно закончила преподавать, и на ней все держалось. И мы в старших классах прошли примерно первые два года университетской программы. 

В этом возрасте вы ходили в кино? Помните какой-нибудь любимый фильм?

«Кабаре» меня потряс. Тарковского любила. Там был маленький кинотеатр, где показывали такое не массовое, может быть, кино. Мы туда с удовольствием ходили школьниками и потом студентами. В театр ходили тоже.

Видели ли вы тогда, интересовались ли репродукциями каких-нибудь известных или неизвестных художников?

Тогда я вообще не могла себе представить, что буду интересоваться живописью. Хотя ходили мы, конечно, в музеи, как все нормальные люди, иногда на выставки.

В Нижнем? Там приличные музеи?

Там очень хорошие музеи. Там, конечно, может быть, шедевров не много, но они есть. Русские сезаннисты, XIX век неплохой. Я часто ездила в Москву, там тоже ходила в музеи. Скорее, из какого-то любопытства. Я поняла, что выставка одного художника оставляет след в восприятии и он сразу становится твоим знакомцем. Поэтому я еще в ту пору, наверное, осознала пользу монографических выставок и всегда стараюсь не пропускать их. А тогда это был, скорее, праздный интерес.

Вы окончили матшколу, и очень успешно, очевидно. И поступили в Горьковский государственный университет имени Лобачевского. А почему не выбрали МГУ?

Я выбирала себе прикладную, вычислительную математику. Хотела туда.

Вы были комсомолкой?

Когда началось мое время комсомола, мне это было неинтересно. В матшколе главным была математика, там были нагрузки существенные и такой распорядок, что некогда было. В университете на первом курсе я успела побывать в комитете комсомола. Я отвечала за идеологию.

За что отвечали?

За идеологию. Я была зав. идеологией, я согласилась. Мне было так интересно! Мы ходили в местный центральный орган, горком комсомола, наверное. И нам показывали фильмы «вражеские», у нас было такое политпросвещение. «Пепел и алмаз» Анджея Вайды я посмотрела первый раз на этих собраниях. Да, мне страшно понравилось. Хичкока нам там показывали как образец антигуманизма.

Вы окончили вуз в 1991 году. В этом году закончился и Советский Союз. Вы помните свою реакцию на это событие, когда страна, в которой вы родились и выросли, перестала существовать?

У меня не было какой-то взрослой реакции. Я была озабочена определением своего будущего, своей профессии. Думала, пойти ли мне в НИИ работать или на завод. Мы воспринимали все так — верили. По молодости всегда кажется, что все это хорошо, все к лучшему.

Ну вот вы окончили университет, ваша специальность — прикладная математика, и вы идете работать авиационным инженером.

Это только так называлось. Я больше хотела в НИИ, но пошла на завод, потому что там давали жилье. У меня тогда было такое восприятие жизни: все обязательно должно быть устроено, должна быть прописка. Но там мне быстро стало скучно, и, так как я много ездила в министерство и в Жуковский, в итоге решила туда и переехать. Мне там нравились люди, коллеги. И мы с моими знакомыми, с ребятами из ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт им. проф. Н.Е.Жуковского. — TANR), очень быстро там начали заниматься своим бизнесом.

Когда вообще вы решили заняться бизнесом? Это совершенно чужое…

Даже за эти год-два я повзрослела, стала смелее. Это не было моей единоличной инициативой. Сотрудники ЦАГИ меня пригласили участвовать в создании первого предприятия. Это был 1993 год. Я была в команде, и мне было это интересно, легко, потому что рядом были старшие коллеги, и вот мы так образовывали предприятие, связанное с «Газпромом». 

Тогда законодательная база менялась чуть ли не каждую неделю, все делалось по-новому, для меня это было увлекательное приключение. В нашей команде я занималась всей административной работой: и финансами, и бухгалтерией. Сейчас мне это скучно, а тогда было как увлекательная книга. 

Задам вопрос, но вы можете не отвечать. Когда вы стали Баженовой? Ваша девичья фамилия — Кудрина. 

Я вышла замуж в 1993 же году, и мой первый муж — научный сотрудник института до сих пор. У меня есть старший сын от этого брака, ему сейчас 24.

Понятно. Значит, вы идете в бизнес, и дела у вас идут хорошо.

Я иду в бизнес, дела идут хорошо, нам все интересно, мы развиваемся, мы замечательные коллеги и друзья, много ездим по стране, и так мы работаем примерно лет семь. Я представляла нашу компанию в «Газпроме» по многим вопросам, плотно там сотрудничала со многими структурами. И в какой-то момент решила сменить декорации и перешла поработать в «Газпром». И встретила там своего коллегу, будущего мужа. Он меня младше, еще почти вчерашний студент был, но уже мог горы свернуть, задорный. И мы с ним сделали вместе несколько проектов, а потом свое предприятие. Это был 2000 год. Предприятие развивалось, мы работали с утра до ночи, проводили много времени вместе, и через несколько лет отношения стали личными. Первый брак был совершенно прекрасный, спокойный, но вот снесло голову — и образовался второй брак.

Знаете, я трижды был женат, я более-менее эти вещи понимаю. 

И вот я родила ребенка и села дома. И оказалась отрезанной от нашей бурной деятельности в бизнесе. Начала вить гнездо. Купила картину на стену — сначала одну, потом вторую, потом третью…

Первая картина какая была?

Это картина нашего друга — художника Виктора Разгулина, она у меня до сих пор дома висит. А потом думаю: пойду-ка я посмотрю, что еще есть, кроме того, что я знаю. И стала ходить по галереям, попыталась разобраться, стала покупать русских художников начала ХХ века — московскую школу живописную. Увлеклась. Можно сказать, что примерно с 2006 по 2008 год у меня был период погружения и любительский. Потом стала углубляться, разбираться, и в какой-то момент оказалось, что я коллекционер живописи.

Вы продолжали работать?

У меня постоянно появлялись дети. За прошедшее с тех пор время я родила четверых детей, и я их всех кормила. Я периодически возвращалась, ключевые вещи контролировала, но потом снова отходила от дел. Я признательна моему мужу, который все это на себя взвалил, потащил и до сих пор тащит.

Вы помните, когда вы точно решили: «Я хочу собирать картины»? Помните эту мысль: «Вот то, что я хочу делать»?

Наверное, да. Это было, когда я купила на аукционе работу Мориса Утрилло, очень хороший пейзаж, «бело-голубой период». Я подумала, что вот, наверное, сейчас я буду относиться к этому серьезно и буду формировать коллекцию. Это был примерно 2008 год. 

Вехой для меня стало посещение выставки Владимира Вейсберга в Музее личных коллекций. Для меня он был как неизвестный художник — и вдруг такие миры открываются! Я открыла для себя почти что нашего современника, который оказался продолжателем, можно сказать, мировой живописи на таком уровне. И с тех пор я стала подходить к коллекционированию более профессионально и читать более целенаправленно. Коллекция меня учит саму. Вот купила Вейсберга одного, второго, третьего — и, я чувствую, у меня восприятие перешло на совершенно другой уровень. Теперь он мне знаком, я его знаю, слышу его голос. И по-новому слышу голоса других художников. Это развитие своих собственных способностей тоже вызывает восторг.

Ты вдруг раз — и что-то можешь, что-то новое делаешь, чего раньше не умел, не знал.

Вы говорите: «Увлеклась». Может быть, это страсть? Страсть — очень сильная штука.

Безусловно, это так и есть. Это азарт, это страсть. А я все в жизни делаю со страстью. Сначала со страстью увлекалась математикой, потом бизнесом, потом детьми, семьей, влюбилась со страстью, а потом вот искусством.

Есть ли такой художник, из ушедших из жизни, с которым вам хотелось бы поговорить?

Много. Но из своих собственных интересов. Чему-то научиться, получить дополнительную информацию, углубить свою способность восприятия. Например, совершенно точно это Вермеер, потому что есть история, что его привлекали в том числе к экспертизе и что он еще в XVII веке забраковал некоторые коллекции, признав их либо фальшивыми, либо неценными. То есть, кроме того, что он великий художник, он еще и большой знаток и обладатель определенного взгляда на искусство.

Бывало ли так, что вы купили картину, прошло какое-то время, и вы в ней разочаровались?

Бывало так, что охладевала. По-прежнему нравится — но уже без страсти. Например, художники московской школы — Евгений Окс, Самуил Адливанкин, Александр Глускин. У них прекрасная живопись, они последователи французской школы.

Фальк тоже.

Фальк. Я Фалька постеснялась называть, потому что охладеть к Фальку — это звучит почти неприлично. Но это так. У меня есть одна его прекрасная работа, которую я люблю, но я не хочу больше Фалька в коллекцию. Хорошего Утрилло я хочу сколько угодно много, а вот Фалька мне достаточно. И Кончаловского мне достаточно. А вот Машкова мне никогда не достаточно. 

Как же у вас формируется коллекция? По какому принципу?

Я стараюсь формировать коллекцию по принципу художественного качества. Не литературного качества, а художественного. Вот Жорж Сера, например. Он был гениальный живописец и гениальный рисовальщик одновременно. Он мне важен не потому, что он постимпрессионист, а потому, что он выдающийся художник сам по себе. А могут быть художники-постимпрессионисты, которые мне неинтересны.

Я совсем не коллекционер, но остро воспринимаю картины. Мне важен тот, кто что-то во мне задевает. Не то, что он мне говорит, а то, как он меня волнует.

И меня искусство волнует. Я просыпаюсь утром, смотрю на маленький этюд Сера и настраиваюсь. Это как камертон, он настраивает мою внутреннюю нервную систему. Он мне важен как гениальный художник, и он у меня должен быть в коллекции обязательно, потому что это определенный этап в истории искусств. Но при этом, как ни банально звучит, он мне просто нравится. Я никогда не собирала какую-то определенную тему, в этом смысле я плохой коллекционер. Мне иногда даже трудно объяснить, что я, собственно, коллекционирую. Вот, допустим, собрать постимпрессионистов, дивизионистов. Если уж есть Сера, так пусть будет и Синьяк... Вот никогда этим не занималась. Я никогда не пытаюсь закрыть какую-то тему.

А теперь поговорим о газете. В целом понятно: она об искусстве, а оно вам близко. Но все равно хочу спросить: как это получилось, что вы решили издавать газету? У вас что, мало дел?

Просто я многого не знала, когда пускалась в такую авантюру. А если серьезно — я искала для себя источник информации о событиях в мировом искусстве на русском языке, но ни газеты, ни журнала, ничего подобного не было. И я решила издавать такую на русском, для себя. Сначала была мысль с французами сделать, но с ними нам оказалось довольно трудно общаться. С англичанами все пошло быстрее.

И вы стали издателем ежемесячной газеты The Art Newspaper Russia. Конечно, в убыток, да?

Да.

А потом вы практически стали владельцем всех изданий: итальянского, французского, английского, китайского и так далее.

Тут много тонкостей. Итальянская газета — на особом положении (так как владелец сети был итальянцем). Некоторые по лицензии издаются: китайская, русская, греческая. Во французской версии были запутанные отношения с издателем, и сейчас мы ее перезапускаем. Расширение идет из бизнес-соображений, конечно.

У вас и премия есть. Кто в ней определяет победителей?

Первая премия случилась, когда газете The Art Newspaper Russia исполнился год и мы решили это как-то отметить. И арт-сообщество уверилось в том, что так будет каждый год. Мы сами задали себе такую планку, которой вынуждены придерживаться вот уже шесть лет. Отбор производит и конечные итоги подводит редакция газеты, состоящая из профессионалов.

В 2014 году создается ваш фонд IN ARTIBUS. В чем его смысл? 

Сначала не хватало информации — и создали газету, вошли в какое-то информационное поле. Потом появилась потребность обмена информацией на другом уровне — с такими же коллекционерами или с людьми, которых интересуют те же самые вещи. Мне было интересно на одной площадке показать, что мы делаем, позаниматься какими-то частными исследованиями, на которые у музеев не хватает внимания. У нас есть свой круг людей, с которыми мы можем в какой-то степени даже разделить свою страсть. 

Вы могли бы закончить следующее предложение: «Для меня быть русской — значит…»?

Первое, что приходит в голову: «Читать по-русски». Наверное, русская литература все-таки.

И еще один вопрос, на сей раз последний: зачем вы все это делаете?

Мой маленький сын, которому было тогда лет семь, на одной ярмарке выпросил у меня крохотную доисторическую лягушечку. Я его спрашиваю: «Федя, что ты с ней будешь делать, зачем она тебе?» Он на меня посмотрел так удивленно и говорит: «Как же, мама, как зачем? Хранить и любоваться». Вот у меня, наверное, так же.