«Хармс сказал, что мои стихи сильнее Заболоцкого»
Издательство «Барбарис» собрало в небольшой изысканный томик практически все тексты, что остались от Владимира Стерлигова, ученика Малевича и самого непроявленного поэта-обэриута
Эта книга воскрешает для нас жизнь и творчество художника Владимира Стерлигова (1904–1973), ученика Казимира Малевича и поэта-обэриута, пережившего самые большие беды ХХ века: лагерь, тюрьму и блокаду. Когда его, 30-летнего, арестовали (в Карлаге Стерлигов будет до 1938 года), погиб весь литературный и творческий архив поэта, на допросах его предал ближайший друг. Дальше была Великая Отечественная: в составе артиллерийского полка Стерлигов держал оборону на Карельском перешейке, в январе 1942-го был тяжело контужен, в мае получил разрешение на эвакуацию из блокадного Ленинграда.
Перед самой войной Стерлигов, только-только освободившийся из заключения, встретил Ирину Потапову, специалиста по английской лексикологии и готскому языку. Между опальным художником, лишенным дома (предписание «минус шесть» запрещало ему жить в крупных городах, и в Ленинграде он бывал лишь наездами), быта и близких (сослана и сгинула неизвестно где его гражданская жена Лидия Мейснер-Эренберг), и 25-летней Ириной возникло большое и мощное чувство. Их любовная переписка, случайно обнаруженная в конце 1990-х историком искусства, медиевистом Ириной Стерлиговой (родственницей художника) в римском архиве профессора Университета в Солерно и директора римского Центра Вячеслава Иванова Андрея Шишкина, составила самую важную часть этой прекрасно изданной и пронзительной книги. В сборник вошли также воспоминания Ирины Потаповой, следы которой Стерлигов потерял во время войны (его прощальное письмо возлюбленной датируется 1943 годом), статьи публикаторов и исследования, помещены рисунки и стихи из той самой папки, обнаруженной в Риме.
Именно последняя, опасная и запоздалая, любовь спасла опального обэриута, раздавленного Карлагом. Но именно она стала для Стерлигова испытанием, которое он перенес хуже заключения и войны. Завершение переписки, насыщенной литературными играми и поэтическими экспромтами («Хо! Хо! Хо! А Хармс сражен. Веселился от души. Он сказал, что мои стихи сильнее Заболоцкого», — пишет он Ирине в июньском письме 1941 года), оборвало и творчество поэта, по словам Шишкина, «имя которого еще при его жизни могло бы стоять рядом с именами Хлебникова, Заболоцкого, Хармса, Введенского». «Расставшись с той, кто была его музой, Стерлигов навсегда отказался от сочинения стихов».
Удивительные стихи, до слез трогающие письма — выдающийся эпистолярный памятник людей, зажатых между чумой и холерой. Читать страшно, но оторваться невозможно.
