Дмитрий Озерков: «Мы пытаемся доказать, что музей — живой»

За последний год Государственный Эрмитаж стал одним из основных источников громких скандалов в Петербурге. Не проходит и недели, чтобы события внутри или около самого крупного музея России не попали в горячую десятку новостей. И почти все они связаны с современным искусством: Эрмитаж обвиняли в оскорблении чувств верующих, в жестоком обращении с животными, в том, что он не то показывает, не тому учит, что больше ориентирован на Запад, а про «скрепы» забывает. Дмитрий Озерков, заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, рассказал о планах на юбилейный для России и всего мира год.

Рабочий тащит пулемет…

Дмитрий, следующий год — год 100-летия штурма Зимнего дворца, то есть Эрмитажа, где сейчас расположена главная экспозиция музея. Такое единство времени и места дает простор для фантазии. Что думаете делать? Будете снова брать Зимний штурмом?

Для нас смысл этого юбилейного года — в том, что все говорят про революцию, а мы живем в тех залах, где она свершилась. Эрмитаж — Зимний дворец — это еще и место, где создан миф о революции. Комната Временного правительства, лестница, по которой бежали матросы, Керенский — все это происходило у нас, для нас это среда обитания. В этих залах Эйзенштейн снимал свой фильм «Октябрь» и творил очень важный для нашей истории и всего советского искусства историко-культурный миф. Арка Главного штаба, шедевр архитектуры Росси, тоже стала частью этого фильма-мифа, а мы в этом фильме живем и создаем в нем современное искусство. Сейчас уже проработаны детали проекта, связанного с Эйзенштейном, с его мифом о революции, с попыткой понять, что в фильме было реальным, а что — легендой. Ведь режиссер сам тоже был революционером: в построении кадра, в монтаже, в использовании звука. Мы об этом постараемся рассказать.

Это будет живое действие или статичная выставка?

Большой выставочный проект с действием, презентациями, показами, дискуссиями. Второй проект юбилейного года — фотография. Мы хотим представить двух братьев Хенкиных, один из которых в первой трети XX века жил в Ленинграде, другой — в Берлине. Но это не знаменитые актеры Владимир и Виктор Хенкины, а их дальние родственники Евгений и Яков. Они фотографировали Берлин и Ленинград такими, какими те были в 1930-е годы. Братья снимали параллельную реальность, это их диалог о времени и о себе, им удалось запечатлеть установление репрессивного режима и в Германии, и в Советском Союзе. Снимков несколько тысяч, они никогда не выставлялись и нигде не печатались, они хранятся в одном частном архиве в Европе. Мы покажем и Берлин, и Ленинград. После Эрмитажа выставка поедет в Германию. Возможно, и в другие страны, потому что этот диалог сейчас очень важен для всей Европы. Третье событие — Ансельм Кифер, и это тоже будет очень важная выставка. Мы попросили Кифера сделать специально для Эрмитажа особый проект…

Провокации будут?

Да у нас не бывает провокаций, потому что провокация — это когда кто-то стоит голый или что-то взрывают! А у нас — люди, которые сами решили, что оскорблены их чувства. Никто же из нас не предполагал, что на выставке Фабра животные спровоцируют кого-то на протесты, что погибшие под колесами машин на автострадах Бельгии звери станут хедлайнерами новостей.

Скрепы кусаются

Когда Эрмитаж начал активно показывать современное искусство, казалось, что Пиотровский представляет его просто потому, что это модно, это привлекает молодую аудиторию. Музей самодостаточен своей коллекцией, своей историей, и, когда началось активное внедрение самых актуальных, модных западных художников, возникло ощущение, что Эрмитаж очень хочет, «задрав штаны, бежать за комсомолом».

У меня как раз нет такого ощущения, а есть понимание, что музей, который входит в число главных музеев мира, вступив на путь представления современного искусства, достаточно смело это делает, хотя и многим рискует. Потому что сочетание традиционного и современного всегда и везде вызывает конфронтацию. Лувр в 2008 году сделал первые выставки того же Яна Фабра, и в результате отдел современного искусства там закрыли. Если у нас против выступают какие-то любители скандалов, то там противниками современного искусства в Лувре оказались реальные академики Французской академии, с именами, с регалиями. В профессиональной прессе писали очень язвительные статьи. Например, известный академик Марк Фумароли, специалист по Ренессансу. Я помню его статьи против Джеффа Кунса в Версале, против выставок современного искусства в Лувре. И во Франции победила консервативная линия — отдел современного искусства в Лувре закрыли, хотя выставки актуального искусства там проходят.

Традиционные музеи стараются не связываться с современным искусством?

Происходит борьба, и сейчас однозначно никто не скажет, нужно ли показывать современное искусство в музеях, как показывать. Об этом идет дискуссия. Потому что современное искусство или вступает в разговор со старым, или может случиться, как со старым человеком, который скажет: отстаньте от меня, уйдите. Но в этом случае музей остается неким архивом, складом. А мы пытаемся доказать, что музей — живой. Эрмитаж выбрал такой путь, он последовательно идет по нему, и в этом наш плюс.

Не место для дискуссий?

Вы произнесли кардинально важное слово — дискуссия. У нас в стране катастрофически не хватает мест для дискуссий. Но считаете ли вы скандалы, которые бурлят вокруг ваших выставок, особенно последний, затянувшийся скандал вокруг выставки Фабра, дискуссией?

Конечно, нет. У нас отсутствует не только поле для дискуссий — у нас отсутствует умение вести профессиональный диалог с музеем, со зрителями. Особенно после того, как закрылось несколько независимых журналов по искусству, возникших в 1990-х годах, исчезла независимая экспертная оценка. Посмотрите, на фоне этого скандала с Фабром нет ни одной публикации, которая бы разбирала, в чем суть диалога его фоторабот с работами Рубенса. Хотя там много о чем можно сказать: о появлении и исчезновении Вакха, Христа, о возникновении разных тем и сюжетов, в том числе метафизических. Но об этом никто не говорит и не пишет!

Вы до открытия его выставки не догадывались, что произойдет? Может, было бы логичнее заранее рассказать о ней, о художнике в широкой прессе?

Пожалуй, вы и правы, но угадать реакцию не всегда удается. У нас до этого прошла выставка «Реализмы», на мой взгляд, куда более провокационная. Это был профессиональный ответ лапидарному реализму советского толка, который сейчас у нас в почете. Там были выставлены изувеченные манекены, очень жесткие работы, и я ждал более яркой негативной реакции. Фабр — он более многослойный, сложный, его работы вызывают море эмоций и интерпретаций, немногословный и легко читаемый.

Вы сами ответили: реализм понятен, а Фабра надо разгадывать, над ним надо думать. Это и вызывает негативную реакцию, как все незнакомое, неопределенное.

Не все так просто, и дело не только в биологических реакциях. Люди в силу простой нехватки времени, перегруженности информацией не способны переваривать длинные тексты, сложные конструкции, оценивать сложные выставки. Каждый раздел Эрмитажа требует серьезного осознания, а современный зритель ждет, уткнувшись в гаджеты, простых текстов и указаний, что хорошо, что плохо… Я провел много отдельных экскурсий по Фабру для ветеринаров, для защитников животных, для блогеров, для Сергея Шнурова — для самых разных категорий зрителей. Выяснилось, что люди просто не читают тексты, которые мы специально представляем на выставке. После экскурсий нам говорили: «Вот вы нам рассказали, а как остальные узнают об этом?» Хотя все написано в сопроводительных материалах. Но ни у кого нет времени прочитать эти два абзаца!

Миссия выполнима

Идеи выставить в Эрмитаже братьев Чепмен, Гормли, Фабра — ваши? Директор к вашему мнению прислушивается?

Идеи мои, так что можете на меня вешать все манекены, всех кошек и собак… Михаил Борисович к моему профессиональному мнению, как мне кажется, прислушивается, я ведь руковожу отделом почти десять лет. Но это не отменяет постоянного диалога, когда оценки не совпадают.

Пиотровский разбирается в современном искусстве?

Разбирается, хотя, может, не во всех деталях, но в основных явлениях — да, конечно. В современном искусстве важно все видеть своими глазами, а Михаил Борисович, несомненно, очень много видел.

Есть ли у Эрмитажа какая-то особая миссия, особое место? Ведь музей может многое сделать и для пропаганды современного искусства, и для его развития?

Эрмитаж много и делает: у нас практически ежедневно проходят лекции в Молодежном центре, большая часть транслируется онлайн. Наша главная задача — выставлять сложное, умное искусство, что мы и делаем. А еще мы открыли двери для «Диалогов», постоянно организовываем мастер-классы ведущих современных мастеров. Недавно провели первый семинар сайнс-арта с Институтом точной механики и оптики (Университет ИТМО — ведущий вуз России в области информационных и фотонных технологий. — TANR). Для страны, для мира Эрмитаж — важнейшая сокровищница, его нужно сохранять, а сохранение сегодня — это развитие, движение…

Это со времен «Алисы в Стране чудес» известно: чтобы оставаться на месте, нужно быстро бежать.

Но для нас это не казус или курьез, для нас движение — главная составляющая ежедневной жизни. Эрмитаж постоянно развивается и сам производит новые проекты, идеи, смыслы.