Оказывается, нет ничего сильнее мужественной хрупкости
Издательство Maier выпустило «Правду как свет», два тома рисованных мемуаров Евфросинии Керсновской.
Два роскошных тома оформлены цветочными орнаментами в духе ар-деко, что поначалу несколько вводит в заблуждение людей, незнакомых с творчеством Евфросинии Керсновской. Кажется, что в руках у нас что-то, воспоминания или же поэтическое рукоделие, так или иначе связанное с декадентством Серебряного века. На самом деле внутри этих мощных, монументальных томов находится одно из самых страшных и пластически убедительных документальных свидетельств о русской (советской) истории ХХ века.
Многолетняя узница ГУЛАГа, в конце жизни Евфросиния Керсновская не просто записала воспоминания о своей жизни, но и зарисовала их. Не будучи профессиональным художником и тем более писателем. По просьбе матери Керсновская создала (причем в нескольких вариантах — на случай, если один из них попадет в руки КГБ) 12 тетрадей с 700 рисунками плюс «альбомный вариант» своей биографии, точно так же состоящий из дюжины альбомов и 680 рисунков.
Это мощный и — для тех, кто видел их хотя бы раз, — незабываемый корпус рисованных воспоминаний с подписями, которые концептуалист Никита Алексеев сравнивает с альбомными опусами Ильи Кабакова и Виктора Пивоварова.
Действительно, в первом приближении «Наскальная живопись» (под этим названием отрывки из рукописи Евфросинии Керсновской впервые были опубликованы в перестроечных «Огоньке» и «Знамени») кажется чем-то вроде жутких натуралистических комиксов или же иллюстраций к рассказам Варлама Шаламова и лагерной прозе Александра Солженицына.
Между тем «иллюстрированные воспоминания о сороковых-пятидесятых», как их окрестили в издательстве Maier, имеют совершенно самостоятельное значение. Причем не только историческое, но и художественное. Накал страстей, «кадрирование» и группировка жизненной правды не позволяют называть творения Евфросинии Керсновской ни самодеятельностью, ни неопримитивом в стиле Павла Леонова или Нины Горлановой. Это совершенно самостоятельный, одноразовый (то есть одиночный и неповторимый) плод определенного стечения талантов, технических возможностей и обстоятельств. Тупиковый, конечно, закрывающий тему, но при этом, что называется, «музейного уровня», достойный пристального читательского внимания.
В предисловии к первому тому Никита Алексеев объясняет, что издательство Maier выпустило альбомный вариант рассказов Евфросинии Керсновской о ее мытарствах с подобающим этому памятнику русской культуры ХХ века (в послесловии Виталий Шенталинский объявляет труды Керсновской «памятником мировой культуры, который по творческому масштабу может быть внесен в список ЮНЕСКО») тщанием и изысканной аккуратностью.
Хрупкости страниц, тщательно разрисованных цветными карандашами и подписанных шариковой авторучкой, издатели и оформители двухтомника (дизайн-проект Константина Чубанова) противопоставили основательность и весьма затратное оформление: латвийскую типографию, плотную бумагу и даже матерчатые закладки, опять же отсылающие к эпохе модерна, к которому опосредованно, но принадлежала Евфросиния Керсновская, до своего ареста в 1941 году безмятежно проживавшая вместе с родителями в Бессарабии.
Когда туда вошли советские солдаты, Керсновская, отрицательно относившаяся к профашистскому режиму Антонеску, поначалу была даже рада.
«Евфросиния встретила [советских] с надеждой, ведь они избавят народ от эксплуатации, но первое, что эти люди сделали, — выгнали ее и мать из родного дома и конфисковали все имущество, вплоть до одежды. Керсновскую поразило прежде всего не то, что они оказались нищими и бездомными, но то, как нелепо, антиэстетично выглядели пришельцы, и то, насколько бессмысленно они распоряжались изъятой — награбленной собственностью.
Здесь второй ключ к феномену Керсновской. До тридцати трех лет она не видела целенаправленной злобной глупости и только в зрелом возрасте, будучи умелым и умным человеком, столкнулась с властью, которая хорошо знает, как убивать, а напоить лошадь не умеет», — пишет Алексеев в предисловии к первому тому.
Издательство Maier придало маргинальному, но важному и эстетически убийственному проекту дорогую и тщательно продуманную раму с архивными фотографиями, сопроводительными статьями, идеально отсканированными изображениями, которые составляют основной массив этих тяжеловесных альбомов, а также с отдельной распечаткой авторских подписей к картинкам. Кстати, этот будто бы вспомогательный раздел порождает еще одну концептуалистскую ассоциацию — с текстами на карточках Льва Рубинштейна: при всем видимом простодушии этих хватающих за сердце рисунков в подтекст их зашита огромная визуальная (и разумеется, литературная) культура, пожинающая в лице Керсновской такие вот странные плоды.
«Правда как свет» при всем ужасе, не вмещающемся в сознание, тем не менее оставляет какое-то теплое, едва ли не оптимистическое послевкусие. И не потому, что в исторической перспективе узница лагеря выглядит победительницей, а томам, выпущенным в столичном издательстве, могут позавидовать любые, даже самые известные художники. Никогда, даже работая на лесоповале, в угольной шахте или в морге, Керсновская не считала себя жертвой. «Она следовала правде и помогала людям», — пишет Никита Алексеев. «Пребывание в ГУЛАГе не наложило на нее отпечатка — она осталась нормальным европейцем» со здоровой психикой и тонким, проницательным умом, воспитанным мировой культурой, неожиданно оказавшейся мощным защитным средством против беспрецедентного государственного подавления.
Культура и искусство позволяют выжить в самых тяжелых, запредельно бесчеловечных условиях — вот что помогает понять этот двухтомник, оформление которого идеально работает на душеподъемный результат. Всячески подчеркивая глубинный культурный бэкграунд того, что дало Евфросинии Керсновской возможность не только сохранить себя, но и остаться человеком.
