Петербургский денди и парижский «богемьен», дотошный портретист и насмешливый эротоман, мирискусник и друг «Северного Гафиза», эстетского кружка в «Башне» у Вячеслава Иванова, — таковы лишь некоторые маски Константина Сомова (1869–1939). Он был мастером стилизации и построил в своих работах своеобразную проекцию: эстетика французского искусства конца «старого режима» оказалась злободневной в канун и дни русской революции. Злободневным остается художник и в наше время. В ушедшем году он приобрел несколько даже скандальную известность. Публикатор дневников Сомова Павел Голубев судится с Русским музеем, защищая честь и достоинство; Одесский облсовет увольняет директора Одесского художественного музея Александра Ройтбурда одновременно с открытием там выставки Сомова.
Тем временем вышла еще и небольшая монография Голубева «Константин Сомов: дама, снимающая маску». Автор формулирует свою цель как попытку рассказать о «фигурах умолчания» в литературе об этом художнике — о сексуальных и потусторонних мотивах в его творчестве. Литературное наследие Сомова не дает усомниться в важности этих мотивов. Да и публикатор соответствующим образом интерпретирует портреты Мифа Лукьянова и Бориса Снежковского, изображения арлекинов, иллюстрации, картину «Чародейство».
Сомовские предпочтения подмечали и проницательные современники. Михаил Кузмин писал о сочетании мертвенной игры и автоматического эротизма, о плотской молодости и тлетворных знаках на картинах художника. Современникам танцев мертвецов в поэзии символистов и «театра марионеток» Гордона Крэга сомовские работы тоже казались сонатами призраков, оживающих под рукой мастера. Мертвец, кукла не являются мужчиной или женщиной. Нередко модели Сомова имеют черты двуполой натуры, подобно актерам карнавалов — парижским весельчакам или венецианским безумцам. А посредником между страстью и смертью художник часто делал сновидение.
Под общей обложкой с монографией Голубев опубликовал письма одной из сомовских моделей. Увы, знаменитая «дама в голубом», Елизавета Мартынова (1868–1904), оказалась моделью не страсти, но смерти. Была она дочерью доктора медицины и статского советника, училась живописи в академии в одно время с Сомовым. Судя по письмам, туберкулез дыхательных путей стал развиваться у нее с весны 1897 года. Начались скитания по курортам и санаториям: Франция, Италия, Германия, Финляндия, — впрыскивания мышьяка и кормление пирамидоном.
Периоды ремиссий становились все короче, а недомогание усиливалось. «Мама возится со мной, право, как с экзотической обезьяной или каким другим нежным созданием… Мне можно все, и я ничего не могу» (октябрь 1904 года).
Письма Мартыновой воссоздают образ возбужденной болезненной женщины, памятной читателям классики: рассказов Антона Чехова, дневников Марии Башкирцевой, романов Ги де Мопассана и Томаса Манна. Одним из последних воплощений этого типажа стала героиня «Санатория Арктур» Константина Федина. Но еще письма ценны сведениями о повседневности студентов Академии художеств и атмосферой начала царствования последнего из Романовых.
А вслед за монографией вышел и очередной — третий — том сомовских дневников. В нем опубликованы поденные записи 1926–1927 годов. Художник работает и богемно развлекается во Франции, деля время между Парижем и фермой в Гранвилье, где проживает со своими спутниками Мифом Лукьяновым и Михаилом Кралиным. Несуетный ритм сельской жизни приятно дополнял парижскую светскую и эротическую суету. «Опять чудесный день и совсем теплый. Написал несколько слов Walpole’ю. Пришло откр. письмо от Анюты. Читал мелкие рассказы и стихи Бунина из книжки „Митина любовь“, русскую газету. После обеда вскоре пошел гулять в Lucivel и там в парке, в конце его, долго сидел на скамейке, вдыхая запах осеннего леса». Сомов пишет заказные портреты знакомых русских дам, приступает к иллюстрациям к «Манон Леско», исполняет частные эротические заказы — и по-прежнему критично относится к своему творчеству: «Не кисть и краски меня слушаются, а они меня водят как попало».
В октябре 1926 года неожиданно умер некогда интимный друг Сомова поэт Петр Потемкин — еще один случай встречи страсти и смерти в биографии художника. Два этих мотива годами и без устали питали сомовскую музу. «Вдруг пришла пикантная тема: ночью павильон (склеп) розовый, как в Мартышкине при Анне Иоанновне. Из склепа вышел скелет, разодетый в парчу, полусгнившую, в черном парике и треуголке, опертый о трость. Рядом с ним скелет-дама в кривляющейся танцевальной позе. Освещение… как бы рамповым светом из вблизи находящихся надгробных плит. В темных дверях виден в ракурсе один из гробов. На первом плане — почти силуэтом — две девушки и монах, и, может быть, собака с поджатым хвостом, в ужасе бегут».
