Однажды Марсель Пруст выразился, что человек есть точка пересечения социальных связей других людей. Если развивать эту мысль, то Давид Бурлюк был оживленным перекрестком — неутомимым организатором футуристов, путешественником, поэтом, художником, издателем. Бурлюк прожил долгую жизнь и сумел сделать себе имя и в Старом, и в Новом Свете, а один из его корреспондентов, Сергей Судейкин, резонно написал: «Если ты выживаешь в Нью-Йорке, тогда ты точно сможешь выжить в любом художественном климате».
Энергичный культуртрегер Бурлюк, поселившись в Америке, скоро завязал важные знакомства, в том числе с галеристкой Катрин Дрейер, основательницей художественного общества Société anonyme. Дрейер с соратниками провела более 80 выставок авангардистов в США. Персональная выставка Бурлюка состоялась в 1924 году.
Разумеется, Бурлюк вел активную переписку по всему миру с русскими художниками, главным образом переписку деловую. В его фонде в Российской государственной библиотеке хранится свыше 200 почтовых посланий; 72 письма от 19 художников, написанные в 1925–1966 годах, прокомментировал Владимир Поляков. Диапазон авторов весьма широк — от столпов советского авангарда Казимира Малевича и Михаила Матюшина до американского друга СССР Рокуэлла Кента. Составитель разделяет этот слегка хаотический эпистолярий на несколько групп.
Прежде всего, это переписка с советскими художниками, главным образом москвичами (Николай Кузьмин, Аристарх Лентулов) и киевлянами (Павел Голубятников, Виктор Пальмов). Переписка велась во второй половине 1920-х — начале 1930-х, когда выставки художников Страны Советов устраивались за рубежом, сами они нередко и надолго выезжали, да и эмигрант Бурлюк имел возможность выставляться вместе с группой «13» в апреле 1931 года в Москве. Второе направление переписки — русские художники-эмигранты: Борис Григорьев, Иван Загоруйко, Михаил Ларионов. Их письма носили не только деловой, но и ностальгический, лирический характер. Интерес представляет также ряд писем к Бурлюку от его молодых товарищей по Лонг-Айленду — неутомимый Дэви и там собрал вокруг себя общину художников — уроженцев Российской империи (братья Сойер, Николай Циковский). Поддерживал он контакты и с молодым советским поколением — ему писали Дмитрий Краснопевцев и Игорь Шелковский.
Вероятно, Бурлюк был отзывчивым и доброжелательным человеком. Во всяком случае, память Ларионова сохранила прелестную улыбку лидера футуристов. Большинство респондентов делились с ним беспокойством о своем здоровье (возможно, так было проще просить Бурлюка о посредничестве в продаже картин «богачам Эльдорадо» — жителям США).
За единичными исключениями, письма из настоящего сборника публикуются впервые. В них можно отыскать разрозненные, но редкие сведения по истории русского изобразительного искусства ХХ века. Например, Лентулов хотел писать летопись «Бубнового валета» и разделял группу на два крыла — радикальное и консервативное (ко второму относил Петра Кончаловского, Александра Куприна, Илью Машкова). Юлий Блюменталь, художник и директор музея в Уфе, где сохранилось много работ Бурлюка башкирского периода (1915–1918), помогал Эриху Голлербаху в подготовке монографии о художнике, которая вышла в США в 1930-м. В частности, Блюменталь делал фотографии картин из уфимского собрания. Художник Константин Терешкович, живший во Франции, давал ценные советы перед предстоящей в 1949 году экспедицией Бурлюков в Прованс по следам Винсента ван Гога.
Ларионов и Загоруйко намеревались писать мемуары о рано и темно умершем Владимире Бурлюке. По сведениям Давида, его младший брат погиб на Салоникском фронте в 1917 году. Ларионов в переписке сожалеет об их несостоявшейся встрече во Франции. Составитель книги Поляков полагает, что Владимир Бурлюк мог быть там после войны, а значит, дату его смерти следует отодвинуть к 1920-м го-дам. Впрочем, Бурлюк мог оказаться во Франции уже в 1916-м, откуда экспедиционный корпус Антанты и перебросили в Грецию.
Художники — мастера цвета, линии, перспективы; мастерами слова они бывают не так часто. Письма коллег к Давиду Бурлюку не отличаются изысканным стилем, но их объединяет деловитый тон людей, всецело поглощенных творчеством. Пожалуй, откровеннее других высказался известный литературными опытами Борис Григорьев: «Работаю от зари до зари — верю, что работа моя спасет, да в ней только и забвение. Все кризисы пройдут, останется только искусство». От одних героев настоящего сборника осталось множество творений, другие по разным причинам оказались в тени, но их переписка с русским американцем Бурлюком — примечательный комментарий и к их собственному творчеству, и к летописи русского искусства ХХ века.
