18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.

Тимофей Радя: «Город — это сильный растворитель»

№72
Материал из газеты

Екатеринбург стал столицей российского стрит-арта хотя бы потому, что там живет и работает Тимофей Радя, автор культовых работ «Я бы обнял тебя, но я просто текст» и «Эй ты люби меня». Его произведения — в виде надписей на крышах и рекламных щитах — можно видеть во многих городах, в Москве в том числе, причем часть из них одобрены властями, а часть нелегальны. По традиции стрит-артистов Радя не любит показывать свое лицо и предпочитает анонимность, а также никогда не называет себя художником

Есть ли у тебя идея, которую в принципе невозможно реализовать?

Я вообще стремлюсь именно к таким идеям. Поскольку мы сейчас сидим под серым московским небом, я вспомнил, что однажды мне захотелось сделать гигантскую купюру над Москвой, чтобы она заслонила все небо — такая огромная деньга, как одеяло, над городом. Это было бы уместно — чтобы Москва утонула в деньгах окончательно.

А как вообще приходят в голову идеи? 

По-разному. Есть мой внутренний пейзаж, состоящий в первую очередь из текстов, которые я читаю или пишу, и мест, которые я вижу. И есть еще то, что происходит в мире, что мне хотелось бы поддержать или, чаще, против чего мне хотелось бы выступить. И когда это все вместе совпадает, уже невозможно остановиться. Мой критерий прост: если чувствуешь, что невозможно не сделать, то значит, все как надо, нужная температура достигнута. Или нужная крепость. Или нужная чистота.

Какие проблемы ты видишь в городской среде сейчас?

Я недавно разговаривал c подругой, она архитектор и урбанист, и она употребила выражение «житель как пользователь города». Мне оно понравилось, но, на мой взгляд, наоборот, город — это пользователь жителя. Город — это очень сильный растворитель, он забирает твое время, твое внимание, твои взгляды. Ты исчезаешь в нем. Чем больше город, тем мощнее это растворение. Сейчас я наблюдаю — не то чтобы с опасением, но, наверное, с интересом — за тем, как вот-вот встретятся мир города и другой мир, в который мы погружены, — виртуальный. Как все это схлопнется, и что нас после этого ждет. Это назовут как-нибудь вроде «смарт-сити», но я думаю, что это будет нечто среднее между «смарт-сити» и «диджитал-ГУЛАГ» — такая тюрьма интересная. Учитывая, насколько богата репрессиями история нашего государства, надо уже сейчас начинать вбивать клинышки в фундамент этой темной башни.

Ты делал работы и на природе, за городом — в Выксе, в Нижнем Архызе. Это сложнее? 

Если говорить про работу в Выксе, то для нее нашлось уникальное место — темный-темный, дремучий лес, который находится в самом центре города. Мне хотелось сделать работу в темном лесу, но чтобы зритель все-таки мог к ней приблизиться. Другая история с проектом «Они ярче нас», который мы делали в рамках выставки «Обсерватория» в Специальной астрофизической обсерватории в Нижнем Архызе. Это была удивительная возможность сделать что-то близкое к звездам. К сожалению, в городе это невозможно: из-за уличного света звезд не видно. А «Стабильность» была сделана за городом, чтобы не было ничего лишнего. Зимнее поле, на мой взгляд, — это один из культурных архетипов для русского человека. Это очень глубокий образ. Он чистый, но не стерильный.

В твоем тексте «Все, что я знаю об уличном искусстве» говорится о том, что, когда работа сделана легально и какой-то чиновник ее разрешил, это уже совершенно не то. Тем не менее многие из известных твоих работ, насколько я понимаю, все-таки легальны. Ты не видишь в этом противоречия?

Соотношение легальных и нелегальных работ в моей практике примерно один к пяти. Я делаю легальные произведения по нескольким причинам. Во-первых, потому что мне нравится работать со светом. К сожалению, нет особого смысла делать световые работы нелегальными, потому что они очень быстро погаснут. Меня завораживает этот образ — текст, источающий свет. В нем есть какая-то правда, особенно если это очень тусклый свет, а не яркий, как вывеска. Можно считать это взломом существующей системы, потому что в городе нас всегда окружают светящиеся буквы, существует монополия вывесок на свет в городе. Мне интересно ее нарушить, чтобы на привычном месте появилось что-то неожиданное. Во-вторых, поскольку я пленник желания делать масштабные вещи, я очень хорошо представляю себе ограничения нелегальной работы. Сделать что-то больше определенного размера невозможно. Поэтому иногда я прибегаю к возможности сделать что-то легально, но стараюсь разделять эти жанры.

«Я бы обнял тебя, но я просто текст» — это было легально или нет? Она же сделана на какой-то рекламной конструкции?

Нет, это нелегальное. У меня есть представление, что рекламные щиты — это как бы замки, они принадлежат врагу. Когда там висят рекламные плакаты, они тебя атакуют, но, когда плакаты снимают, замок остается пустым — и можно его захватить. Этим я и занимаюсь. Во многих городах, если ты занял поверхность, написал что-то, потом никто это стирать не будет. Просто завесят плакатом, потом снова его снимут. Похоже на дыхание, мерцание: работа то пропадает, то снова появляется. Что интересно, работа «Я бы обнял тебя, но я просто текст» до сих находится на том же месте, только перед ней построили большое здание, она оказалась спрятана, но ее можно увидеть. 

А один раз в Екатеринбурге у меня был довольно странный случай. Позвонил друг и сказал, что он видит мою работу в том месте, где ее не должно быть. Я подумал, он что-то путает, а потом оказалось, что рекламный щит переставили с одного дома на другой (он был гигантский — 5 на 15 м), но при этом работа на нем осталась, ее не стали закрашивать, и она была собрана в нужном порядке, листы металла не перепутаны. Я подумал: «Вот это да! Я на такое не подписывался». (Смеется.)

Твои работы, например та же «Я бы обнял тебя, но я просто текст», имеют конкретного адресата?

Иногда бывает, что работа имеет конкретного адресата. Я посвящаю их своим друзьям, одна была для моего учителя, бывает, что для девчонок, но эта — нет. И здесь есть важный нюанс, который абсолютно неочевиден со стороны, — проблема местоимений. Я имею в виду, что я хочу обратиться ко всем, но в некоторых фразах из-за местоимений появляется пол. Мне это не нравится, я стараюсь выкручиваться так, чтобы не было обращения только к мужчинам или только к женщинам. Я всегда интересовался феминизмом, но что-то переключилось во мне, когда я однажды увидел надпись на заднем стекле машины. Обычно там пишут: «Спасибо деду за победу». А там было что-то вроде: «Спасибо бабушке и деду за великую победу». Привычный культурный код был разрушен, подсказка получена, и после этого я стал более ответственно относиться к таким вещам.

Насколько для тебя важно, чтобы твои работы не исчезали, а жизнь их продолжалась в той или иной форме, например в виде фотографии?

Мне хочется, чтобы они существовали в каком-то человеческом масштабе. Например, некоторые могут быть на улице несколько лет, и этого достаточно. Мне бы не хотелось, чтобы они сохранялись долго, потому что в этом есть какое-то прельщение или обман. Зачем это нужно? Я считаю, что они должны быть живыми, а значит, должны и умирать. Если этого не будет, получится мумия в мавзолее. Часто я чувствую что-то такое по отношению к старым, почерневшим полотнам в музеях. Если бы автор увидел, как это будет выглядеть спустя сотни лет, он бы об колено сломал свою картину! Временность — сильная сторона уличного искусства, она делает его живым.

Твои работы можно увидеть в Москве?

Если посмотреть на Россию, наблюдается некое неравновесие между столицей и остальной страной. Я представляю себе Россию как тарелку, которую необходимо наклонить в сторону Востока, чтобы туда все посыпалось. У меня есть правило: не делать легальные работы в Москве, потому что здесь уже столько всего... На мой взгляд, не стоит тратить на это силы и время моей жизни, тут и без меня справятся. Кстати, мне давно кажется, что Москва болеет и муралы (легальные граффити. — TANR) — это прыщи на ее прекрасном лице. Мой друг Кузьма придумал очень емкое понятие, он называет изменения, которые сейчас происходят в Москве, «ботоксом Собянина». Лучше и не скажешь! Эта стерильность, которая поглощает московские улицы, — очень интересный процесс. 

Насколько я знаю, ты не планировал изначально быть художником. Как ты к этому пришел?

Я и сейчас не планирую. Существует ряд вопросов к этим категориям — «художник» и «искусство». Я никогда не использую понятие «искусство» и не называю себя художником. 

А как ты себя называешь?

Тимофей.

Как ты определяешь то, что ты делаешь, если это не искусство?

Изначально мне нравился термин «уличное искусство». Сейчас я уже не могу сказать, что занимаюсь им, потому что это понятие слишком дискредитировано, оно недорого теперь стоит. Если раньше я смотрел на все это с интересом, то сейчас, скорее, с горечью, и мне не хотелось бы иметь ничего общего с миром уличного искусства. Но если вернуться к вопросу о начале, мне кажется, переломный момент был где-то в середине моего обучения на философском факультете. Мы с друзьями-одногруппниками начали понимать, какой заряд несет в себе философия, и я заметил некое расхождение между тем, что истина давно известна — 2,5 тыс. лет назад все уже было понятно, — и тем, что на практике она не воплощается.

Зачем вообще люди поступают на философский факультет?

Может быть, чтобы научиться читать и работать с текстами. Такое счастье, что я учился на философском, потому что я могу прочитать любой кураторский текст!

У меня есть некоторые сложности, профессиональная травма, связанная с языком. Поскольку я выбрал для себя форму коротких высказываний, это очень сильно деформирует мое мышление и то, как я строю свои мысли. Сами фразы короткие, и я не использую сложные понятия и термины. Иногда мне хочется вернуться к более богатому языку, но в то же время я вижу в этом свой путь. Я слушаю очень много русского рэпа. Это невероятный инструмент для изучения возможностей языка! Рэперы перерабатывают гигантские объемы словесной руды, насыпают горы (я это называю «Уральскими горами рэпа») и находят там драгоценности среди простых, уличных слов. «Гетто — наш филфак». Точно так же я отношусь к надписям на стенах — это драгоценные камни, рассыпанные по улицам.

Фраза «Эй ты люби меня» тоже была найденной?

Да, она была найдена, но настолько хороша, что я решил ее воплотить снова. В этом смысле мне не очень важно, чьи слова: мои, или увиденные на улице, или прочитанные в книге. Для меня самым ценным и самым настоящим является то, что сделано анонимно и бесплатно. Эту идею я почерпнул в «Манифесте ЗАИБИ» (художественная группа ЗАИБИ — «за анонимное и бесплатное искусство» — существовала в Москве в 1990-х годах. — TANR), еще когда учился в школе. Я много чего делаю анонимно и нигде этого не публикую.

Но если работа попала в Интернет, ее сможет увидеть больше людей. Или для тебя это неважно?

Иногда это бывает важно, прежде всего если мы говорим о политических проектах. Естественно, медиа — это главный механизм, это возможность нанести сокрушающий удар. Но если говорить о поэтических работах, то они любят тишину. 

Самое читаемое:
1
Потерянное за океаном — нашлось, забытое в России — вспомнилось
Два фотоальбома, вышедших один за другим, приурочены к 80-летию Уильяма Брумфилда — американца, который полвека посвятил архитектурным съемкам в России, но начинал когда-то с видов глубокой заокеанской провинции
04.10.2024
Потерянное за океаном — нашлось, забытое в России — вспомнилось
2
Пушкинский музей объявил о ребрендинге
Логотип и фирменный стиль ГМИИ им. А.С.Пушкина обновились через 12 лет после предыдущего ребрендинга. Визуальный стиль музея разработан агентством «Супрематика»
17.09.2024
Пушкинский музей объявил о ребрендинге
3
В лавовом туннеле в Саудовской Аравии нашли редкие образцы древнего искусства
Археологи делают вывод, что причудливые природные убежища использовались людьми 5–7 тыс. лет назад — правда, не в качестве жилища, а как перевалочные пункты. Наскальные рисунки помогают пролить свет на многие доисторические обстоятельства
25.09.2024
В лавовом туннеле в Саудовской Аравии нашли редкие образцы древнего искусства
4
Пушкинский продолжает возвращать экспозицию к «новому старому» виду
Реэкспозиция, начавшаяся весной этого года, в своих контурах восстанавливает развеску в залах ГМИИ, существовавшую десятилетия. Осенью пришел черед залов итальянского и голландского искусства на первом этаже
23.09.2024
Пушкинский продолжает возвращать экспозицию к «новому старому» виду
5
В «Новом Иерусалиме» показывают художников «русского Барбизона» — Тарусы
Государственный историко-художественный музей «Новый Иерусалим» продолжает создавать большие выставочные проекты, которые демонстрируют новые интересные подходы к, казалось бы, хорошо известным темам
10.10.2024
В «Новом Иерусалиме» показывают художников «русского Барбизона» — Тарусы
6
Елизавета Лихачева о ребрендинге Пушкинского музея
В ГМИИ им. А.С.Пушкина с 8 октября идет первая выставка, оформленная в новом фирменном стиле
07.10.2024
Елизавета Лихачева о ребрендинге Пушкинского музея
7
Франс Снейдерс совершил путешествие из Петербурга в Москву
Главной выставкой сезона в Пушкинском стал проект, посвященный фламандскому натюрморту и его ведущему представителю. Большинство экспонатов переехало из Эрмитажа, где завершился показ «Ars vivendi. Франс Снейдерс и фламандский натюрморт XVII века»
08.10.2024
Франс Снейдерс совершил путешествие из Петербурга в Москву
Подписаться на газету

Сетевое издание theartnewspaper.ru
Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-69509 от 25 апреля 2017 года.
Выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Учредитель и издатель ООО «ДЕФИ»
info@theartnewspaper.ru | +7-495-514-00-16

Главный редактор Орлова М.В.

2012-2024 © The Art Newspaper Russia. Все права защищены. Перепечатка и цитирование текстов на материальных носителях или в электронном виде возможна только с указанием источника.

18+