Партиципаторное искусство, по Бишоп, определяется участием людей, которые остаются его «ключевым художественным медиумом и материалом». Томас Хиршхорн и его рабочие бригады, Вик Мунис, открывший школу для бразильских детей, кулинарные сеансы Риркрита Тиравания — на страницах книги промелькнет множество арт-звезд. Некоторые покажутся знакомыми по работам Николя Буррио, в начале 1990-х описавшего «реляционную эстетику» как практику «отношений» непосредственно в пространстве экспозиции. Его тексты зафиксировали рождение «эстетики взаимодействия» и ввели ее в профессиональный оборот, но относились к узкому кругу художников и периоду его карьерного взлета, оставаясь по сути его манифестами как куратора.
Отмечая ограниченность Буррио, сама Бишоп идет дальше, предпринимая попытку историко-теоретической контекстуализации партиципаторного искусства со времен авангарда (название книги позаимствовано у Андре Бретона) до начала 2000-х. Этот исторический обзор начинается с футуристических вечеров и парижского «сезона дада», переходит к советскому авангарду, переносится в охваченный демонстрациями Париж 1968-го и Лондон, где развивалось движение комьюнити-арта. Большие главы посвящены Латинской Америке эпохи диктатур (с этим связана «жестокость» местного «искусства участия») и странам бывшего соцблока, где партиципаторность проявлялась на фоне коллективизма как государственной нормы. Известные практики вроде дрейфа ситуационистов Бишоп сравнивает с современными им немейнстримными практиками, привлекая целые пласты любопытнейшего материала, который в силу его специфики оставался незадокументированным и исследователю пришлось восстанавливать его по частям.
Завершающие главы об «образовательном повороте» (слияние образовательных и художественных практик) и «делегированном перформансе» (исполнение акции приглашенными участниками) дают срез не только современного перформанса, но и ситуации в искусстве последних десятилетий, вращавшегося вокруг идеи зрительского участия. Этот материал пропущен Бишоп через личный опыт зрительницы и участницы описанных проектов.
При анализе подобных работ автор призывает не отказываться от эстетики, но не в смысле суждения о прекрасном, а в понимании Жака Рансьера, видевшего в ней «особый тип восприятия, включающий… языковую и теоретическую сферу, в которой происходит размышление об искусстве». И о том, «насколько детальный или свободный сценарий» навязан участникам партиципаторного проекта и какую «свободу голоса» получают отдельные его элементы, позволяющие «поставить под сомнение традиционные художественные критерии… придать видимость определенным социальным группам… привнести в работы эстетические эффекты случая и риска». Здесь эстетика пересекается с политикой в области «разделения чувственного», которое, по Бишоп, остается ключевым элементом самых успешных партиципаторных работ.
