Марина Гисич: «Непродаваемое сегодня будет продаваемым завтра»

Как у вас появилась мысль работать с искусством профессионально?

Совершенно спонтанно. Я всю жизнь была в большом спорте. Когда мы с мужем купили квартиру в Петербурге, мы решили, что там будут не только стулья и диваны, но и искусство. Пришли в галерею «Спас» — там было такое серьезное искусство 1980‑х годов, добротное, с религиозным акцентом. Я узнала адреса художников, стала ходить в мастерские. И открыла для себя удивительный мир людей, которые занимаются творчеством, и им совершенно наплевать на материальную сторону вопроса. Первые работы мы покупали для себя. Конечно, не имея никакого опыта, выбирали в основном совершенно не то. Но это меня подтолкнуло разобраться в вопросе серьезнее. Мои амбиции начали зашкаливать, мне захотелось в области, о которой я еще мало знаю, рвануть сразу на Олимп. От большого спорта у меня осталось желание всех обогнать — я думаю, мне это иногда помогает, а иногда вредит: в нормальной жизни не надо всегда быть лучше всех. 

Я решила устроить выставку в Париже — не зная, ни как транспортировать искусство, ни как организовать выставку, ни как на ней работать. В общем, сразу головой в омут. Естественно, мы ее завалили. Это была потеря большой для меня суммы денег. Муж радовался, думая, что после такого провала я больше не буду ввязываться в подобные истории. Но на меня эта пощечина подействовала иначе. 

Я решила получить образование, разобраться в вопросе и потом уже решить, хочу я заниматься галерейным делом или нет. Стала ходить на лекции известных петербургских кураторов при Фонде Сороса, в лекторий Эрмитажа. Благодаря этой выставке я познакомилась с чудесными художниками Валерием Луккой, Глебом Богомоловым, с которым и сейчас работаю, Александром Герасимовым. До сих пор не понимаю, почему эти люди дали мне карт-бланш. Думаю, что 99% девушек, приходивших к ним с похожими предложениями, ушли ни с чем.

При этом параллельно вы стали заниматься дизайном интерьеров?

Есть две совершенно разные Marina Gisich: галерея и дизайн-студия. В любой работе существует иерархия. Для меня главное — галерея. Остальное помогает ей расти и крепнуть. Дизайном я занялась уже после основания галереи. Тоже, кстати, случайно. Знакомый, известный человек в Петербурге, неожиданно попросил: «Сделай мне квартиру». И это был не закуток в хрущевке, а большое пространство. Интерьер попал в журнал AD, после этого я стала получать заказы.  На дизайн уходит порядка 50% моего времени. Я веду одну-две квартиры в год, не более. Для меня это прежде всего возможность продвигать искусство, заражать им своих заказчиков, а они, в свою очередь, через свой интерьер заражают других интересом к нему. Я хочу поделиться этим особым счастьем сосуществования с искусством, когда вы дробите свой отпуск на части, чтобы одну провести на пляже, а другую — в музеях, или едете в Майами именно в декабре, потому что знаете, что во время Art Basel там соберется весь белый свет.

Когда мы начали ездить на ярмарки и увидели, как западные коллекционеры живут в искусстве, мне захотелось, чтобы мои русские друзья и клиенты тоже стали частью этого процесса. Я сама, если бы была очень богата, только бы и делала, что курсировала с ярмарки на ярмарку, с выставки на выставку и покупала все, что нравится. Этот стиль жизни очень заразителен!

Но сейчас вы ездите на ярмарки не как коллекционер, а как участник. По какому принципу вы их выбираете?

Мы — одна из немногих российских галерей, которые регулярно, три-четыре раза в год, участвуют в международных ярмарках. Кроме нас на них ездят «11.12», Anna Nova Gallery, pop/off/art, Iragui. Именно они сейчас лицо российского современного искусства в мире. Это большие финансовые риски и серьезная ответственность. Мы выбираем те ярмарки, где можем захватить большой срез коллекционеров. В этом плане важна Cosmoscow: она дает большой пласт российских покупателей. Ведь среди наших клиентов всего процентов 20 из Петербурга, остальные — это Москва, другие города России и международный рынок.

Работа на зарубежных ярмарках, как ни странно, важна и для продаж в России. Коллекционеры видят, что мы вкладываемся в продвижение наших художников. Так, 70% работ, которые мы продаем на той же Art Miami, уходят к российским покупателям. Но она дает и серьезный срез американских и латиноамериканских коллекционеров, да и европейцы туда доезжают. Поэтому мне нужна эта ярмарка, хотя она и обходится в пять раз дороже Вены, вдвое — Мадрида и втрое — Москвы. При этом никто не будет у вас покупать ни в Майами, ни в Мадриде, если вы не съездите туда четыре-пять раз подряд. Даже чтобы выйти в ноль, нужно серьезно потрудиться. И нужно привозить искусство, которое попадает в концепцию ярмарки, что тоже сложно. 

Наше искусство не всегда попадает в западные концепции: оно другое, особенно, может быть, в моей галерее — более фигуративное, с достаточно серьезным нарративом. С одной стороны, это вроде как плохо, а с другой — мы очень выделяемся на ярмарках из общей массы. Для меня важно, чтобы художники были не среднеевропейского вкуса, а морально выросшими в России, но при этом говорили на международном художественном языке. Искусство должно быть русским — не только по месту рождения, а по мысли, но при этом его «русскость» должна быть не матрешечной, а европейской. Мне кажется, это чисто петербургский подход.

Именно поэтому вы предпочитаете работать с петербургскими художниками? 

Я изначально выбрала именно этот пласт по нескольким причинам. В первую очередь потому, что в городе богатая художественная традиция: в 1980-х здесь одновременно сосуществовали «газаневская культура», «Новая академия», некрореализм... Процесс был не менее интенсивным, чем в Москве, хотя на международной арене сейчас более заметен московский романтический концептуализм. На мой взгляд, это упущение. Оно вызывает удивление и у коллекционеров. Для меня и моих коллег из Anna Nova Gallery, Name Gallery это открывает огромное поле деятельности. Хотя мы не ограничиваемся петербургским искусством — среди наших авторов есть Кирилл Челушкин, Дима Цыкалов, москвичи, давно работающие в Париже. 

Команда художников, на которых сегодня опирается галерея, — это люди, с которыми мы вместе начинали лет 15 назад: Марина Алексеева, Григорий Майофис, Виталий Пушницкий, Керим Рагимов. Здорово, что мы сумели их удержать! Это ежедневная работа — доказывать хорошим, зрелым художникам, что именно ты — та галерея, в которую они должны поверить. Нужно подтверждать, что ты лучшая, теряя деньги на ярмарках, приглашая хороших кураторов, делая серьезные проекты в музеях. Это семейные отношения в прямом смысле слова. Мы являемся материнской галереей для многих из них.

Что значит «материнской»?

Это значит, что если все плохо и страна умерла, рухнула, то ты несешь полную ответственность за художника: ездишь на ярмарки, продаешь работы, несмотря ни на что. Но если другая галерея захочет работать с ним, она приходит ко мне. И я решаю. Если галерея нашего уровня или выше и если она готова вместе с нами вкладываться в международную карьеру художника, то мы будем сотрудничать. А если галерея хочет лишь взять работы и продать, тогда нет! Например, у Тани Ахметгалиевой материнская галерея не мы, а финская Forsblom. Значит, работая с художником, мы принимаем условия этой галереи, согласуем с ней все цены, все ярмарки, на которые везем его работы.

Пополняете ли вы свой пул за счет молодых художников?

Мы не работаем с совсем уж начинающими. Я считаю, должна быть классификация галерей. Есть те, которые запускают художника. А дальше вступают в дело галереи с опытом, имеющие связи с коллекционерами и ярмарками. Если мы берем в команду молодых, то это не новички, а, скажем так, уже «подрощенные» — 30–32 года. Такие, как Иван Горшков, Семен Мотолянец, та же Таня Ахметгалиева. Нам нужны те, кто из искусства не уйдет в дизайн или полиграфию, не будет пускать свои работы на поток. 

Очень интересно оказалось работать с объединением «Паразит». Это питерская группировка, к которой мы 15 лет боялись подступиться из-за ее авангардности. Среди ее лидеров Владимир Козин, также активный участник и идеолог арт-группы «Новые тупые». Они подбирались ко мне очень долго, и наконец я сказала: «Хорошо, берите наше тело, паразитируйте!» И они набежали, захватили галерею, честно, без всякой дедовщины распределили между собой квадратные метры: кому на полу, кому на потолке. Мне нравится их открытость и искренность. Это тот случай, когда художник живо реагирует на современную реальность, независимо от рынка. Не только молодые, но и зрелые, успешные художники приходят в «Паразит», чтобы попробовать отказаться от «протоптанных троп», испытать себя. Благодаря этой команде мы расширяем круг авторов. Александр Морозов, Семен Мотолянец, Керим Рагимов, Иван Тузов, Александр Шишкин-Хокусай — все пришли оттуда. 

Многие ваши художники делают инсталляции и другие некоммерческие проекты. Как вы находите баланс между продаваемым и непродаваемым искусством?

Что значит «продаваемое»? Например, мы работаем с инсталляцией «Библиотека Пиноккио» Петра Белого, сделанной из перекрытий петербургских коммунальных квартир. После того как мы показали один из первых тиражей, она стояла у нас лет десять. И вдруг за два месяца мы продали три тиража. Непродаваемое сегодня будет продаваемым завтра! 

Я не работаю только с произведениями, которые служат изображением каких-то политических идей. Это искусство не для галерейных пространств, а для некоммерческих — биеннале и так далее. Когда проект выстраивает приглашенный куратор, он обычно сильно отклоняется в некоммерческую сторону, выбирая далеко не те вещи, которые мне хотелось бы потом продавать. Но результат его работы повлияет потом и на инвестиционную привлекательность этих произведений.