Книга финской писательницы, популяризатора науки Марьё Т. Нурминен — об одном из изобразительных искусств. Правда, об особенном и не слишком продуманном в качестве такового. А ведь изображение Земли на карте, символичное не менее живописи или каллиграфии, — полноценное искусство. В этом легко убедиться, даже просто листая книгу: при обилии насыщенных текстов, она, по сути, все же альбом, полный репродукций карт разных эпох. Даже не умея расшифровывать их символический язык, нельзя не почувствовать: да это же волнующе красиво!
Искусство сложное, виртуозное, со своей эстетикой, своими условностями и традициями — недаром, как обращает наше внимание автор, существовали целые династии картографов (к одной из таких принадлежали, скажем, отец и сын Блау, которым посвящена целая глава), ведь прихотливое умение построения карт требовалось культивировать поколениями, передавать из рук в руки, впитывать с детства. Искусство, зависящее не только от научных достижений своего времени, но и от его эстетических установок, привычек, пристрастий и вообще вплетенное в культуру гораздо теснее, чем мы привыкли осознавать.
Нурминен это осознает и берется прочитать историю карт ни больше ни меньше как в контексте всей истории мировой культуры, в том числе визуальной.
Как бы назвать это искусство, которое не тождественно же рационально выстроенной практике картографирования с ее утилитарными целями, не сводится к ней? По аналогии с той же каллиграфией — отчего бы не «каллигеографией»?
Подобно другим искусствам, каллигеография в разные эпохи, показывает автор, не просто давала своим зрителям цельный — и, конечно, пристрастный — образ мира («Мир, увиденный из Венеции» — это одна из глав книги — совсем не таков, каким он представал глазам картографов каталонских или португальских). Каллигеография не менее иных художеств брала на себя роль наставницы, путеводительницы не только в земных, но и в духовных странствиях (особенно усердствовали в этом карты по священной географии, служившие приложениями к ранним христианским книгам). И у истоков ее не зря стояли не только моряки, но и монахи: то был один из путей спасения души, один из способов удивленной, внимательной благодарности Творению и его Творцу. Не менее прочих художеств она была носительницей культурной памяти и межкультурных связей, передавая средневековой Европе влияние Древнего Рима, связывая ее с арабским миром. Она вообще была отчаянно идеологична, ничуть не уступая в этом самой литературе, повествуя своими средствами о власти, могуществе, славе, работая как орудие пропаганды. Споря с картинами, коврами, скульптурами и драгоценностями, карты, особенно карты мира, в Голландии XVII века во дворцах знати и в богатых буржуазных домах стали предметами роскоши.
В созревании картографического искусства Нурминен выделяет шесть этапов, о каждом — своя часть книги (точнее, пять частей и послесловие). При этом она прослеживает еще и постепенный выход каллигеографии из статуса явного искусства и превращение ее в инструмент науки, забывших свою эстетическую компоненту. Повествование обрывается, дойдя до XIX века. Дальше никаких чудес и красот — чистая наука и техника. Но читателя, уже воспитавшего свой глаз разглядыванием заполняющих этот альбом карт, не проведешь. Он-то знает: это прежде всего красиво.
