Записки американца о звездах перестройки наконец изданы на русском.
Американец Эндрю Соломон — один из множества иностранцев, ринувшихся в СССР в перестройку смотреть на перемены в стране и в ее искусстве, однако едва ли не единственный, кто изложил свои впечатления в объемной книге, вышедшей в Америке в 1991 году. Это была первая книга молодого журналиста, сотрудничавшего с Times и Observer. На родине его прославила другая — Полуденный демон: атлас депрессии (2001) о жизни под антидепрессантами, переведенная на 24 языка. В России же он стал легендой в художественном кругу благодаря Башне.
Наверняка не все из многочисленных героев (в именном указателе более двух сотен фамилий) книги прочли ее в оригинале. Но многие благодарны выпускнику Йеля, так подробно описавшему быт и нравы московской арт-коммуны в Фурманном переулке и досуги ленинградской богемы в переломный момент выхода из подполья и внезапно обрушившейся популярности и денег. Книга написана прежде всего с их слов. В этом и ее сила, и ее уязвимость. Видно, какими байками любили потчевать иностранцев художники, что их волновало и как они себе представляли историю андерграунда и свое место в ней.
Неудивительно, что издатели пригласили комментатором одного из героев книги — художника Константина Звездочетова, в чьей мастерской гостил Эндрю в один из своих приездов в Москву. Ирина Колисниченко, описанная как «красивая женщина с длинными волосами, играющая на аккордеоне на концерте группы «Среднерусская возвышенность», перевела книгу почти сразу же как она вышла, однако издана она оказалась только сейчас. Звездочетов в своих ремарках исправляет не точности и преувеличения, касающиеся его его компании: Свена Гундлаха, Никиты Алексеева, Сергея Волкова, братьев Мироненко, Николы Овчинникова, но в книге все равно остались некоторые пассажи, которым не стоит слишком доверять. Например, питерских некрореалистов Соломон описывает как настоящих панков, которые носят в карманах трупы полуразложившихся крыс и обедают экскрементами. Однако автора не назовешь наивным, он впол-не отдает себе отчет, что его «дурят», и задает вопрос: почему это происходит? И много места уделяет тому, чтобы объяснить читателю нюансы той психологической травмы, которую на самом деле переживали художники, чье существование в замкнутом мирке «тусовки», где все друг друга понимали, внезапно превратилось в нескончаемые гастроли по музеям и галереям мира, требовавшие от них понятного «перевода» их искусства (а вместе с тем и всей советской жизни) западным ценителям. Экстравагантное поведение русских художников за границей («они были похожи на детей, тонущих во взбитых сливках») и вообще с иностранцами Эндрю объясняет защитной реакцией Ей он дал определение, вынесенное в название, — буквально «башня иронии» (в английском созвучно «железной башне», с намеком на железный занавес), — и котороепо иронии, издатели решили не переводить.
Эндрю Соломон признается, что очень рад, что из-за безалаберности сотрудников Минкульта, которые вовремя не предоставили ему переводчика, когда он приехал в числе большой делегации на первый и единственный аукцион Sotheby’s в Москве в 1988 году, он не стал одним из тех го- стей из-за бугра, которых водят по заранее оговоренной программе, показывая лишь парадную часть жизни. Это недоразумение заставило его самостоятельно искать контакты с выставлявшимися на аукцион художниками и в результате подружиться с ними так близко. Автор подробно описывает бюрократический ужас при организации выста вок за рубежом на примере интернационального проекта Исkunstво, куратором которого была энергичная немка Лиза Шмиц, и упоминает западных энтузиастов, помогавших русским освоиться в новых обстоятельствах.
Эндрю Соломон одновременно доброжелателен и беспощаден к своим героям, а поскольку многие из них и сейчас остаются в центре художественной жизни (как Айдан Салахова, Иосиф Бакштейн, Илья Кабаков, Андрей Монастырский, Вадим Захаров, Гоша Острецов или Сергей Бугаев Африка), то читать о начале их карьер весьма интересно. К тому же книга снабжена оригинальными рисунками художников, сделанными специально для нее.
Как человек со стороны Соломон не разделяет многих табу, присущих российской критике, и прямо пишет, например, что «Тимур Новиков был больше занят своей гомосексуальностью… весь обкуренный, он проводил дни в компании молоденьких юношей». (Стоит заметить, что Соломон стал заметным деятелем движения за права геев и лесбиянок и, в частности, публично описал свой опыт обзаведения детьми в однополом браке.)
Башня ни в коей мере не искусствоведческий труд, хотя она много сообщает об истории искусства такого, о чем не пишут искусствоведы. Мало какой искусствовед может похвастать и таким слогом и афоризмами, как у Эндрю Соломона. Свой личный опыт он обратил в универсальное пособие для тех, кто хочет стать своим в чужой компании, будь то чужая страна или сквот художников.
