Что вторая персональная выставка Наталии Гончаровой в Москве открывается аккурат через 100 лет после первой, 1913 года — наверное, такая же случайность, как и 51-летие со дня ее смерти, что можно будет отметить спустя два дня после вернисажа в Третьяковской галерее на Крымском Валу. Но выглядит символично, что как раз в эти дни между двумя октябрьскими датами, 100-летним юбилеем успеха (когда сам Александр Бенуа чуть не в любви Гончаровой признавался и всех «галдящих бенуа» звал теперь «не учить, а учиться» у Гончаровой) и почти юбилеем смерти, нам явится та Гончарова, о которой мы мало что знаем, — парижская, эмигрантская. Чья жизнь после России, так и прошла: полвека по нисходящей, с вершин европейского триумфа до могилы на парижском кладбище Иври, где испокон веку хоронили небогатых покойников. Ценимая более всех «амазонок авангарда», выдающихся русских художниц первой трети ХХ века, Гончарова была всегда превозносима за ее довоенный и доэмигрантский период, по которому ее здесь только и знали, обходясь пересказами творчества в парижский период и о сотрудничестве с «Русским балетом» Сергея Дягилева, судя в лучшем случае по репродукциям.
Выставка в Третьяковке наконец-то преподаст Гончарову во всем многообразии ее занятий: живопись, графика, эскизы для домов моды, для Дягилева, костюмов и тканей… Более 400 экспонатов, представляющих работы 1907–1959 годов, включают вещи из собрания Третьяковской галереи, Русского музея и региональных российских музеев, Центра Помпиду, Музея современного искусства города Парижа и парижского же Музея моды Гальера, амстердамского Стеделейк-музея и кельнского Музея Людвига. Кураторы выставки Евгения Илюхина и Ирина Вакар построили экспозицию, отметив превалирование в те или иные периоды творчества Гончаровой определенных жанров и тем (натюрморты конца 1900-х и «русский пейзаж», «крестьянский цикл» рубежа 1900–1910-х, религиозные сюжеты начала 1910-х, изобретенный Ларионовым и разработанный Гончаровой в 1910-е специфический извод беспредметной живописи, именуемый «лучизм», снова натюрморты, теперь парижские).
Значительная часть экпонатов происходит из личного собрания Наталии Гончаровой и Михаила Ларионова, которое досталось после смерти Ларионова в 1964 году второй его жене Александре Томилиной. Большая часть этого наследия в 1960–1980-х была передана на родину (в Третьяковку, но что-то досталось и Русскому музею), и лишь в 1999 году часть дара была показана на выставке Ларионова и Гончаровой в Третьяковской галерее. Нынешняя ретроспектива, таким образом, должна также исправить историческую несправедливость в отношении Гончаровой, которая до сих пор представляется нам исключительно «в контексте»: в кругу русского кубофутуризма, «амазонок авангарда», дягилевских «Русских сезонов» или творчества собственного мужа, Ларионова, — и никогда сама по себе. Даже эмигрант Ларионов удостоился персональной выставки в 1980 году в Москве и Ленинграде, Гончарова же продолжала оставаться в его тени. Межеумочное положение «между Востоком и Западом», когда-то казавшееся чрезвычайной выгодой, сулившей всему новому русскому искусству исключительное место на международной художественной сцене, для Гончаровой обернулось в итоге тем, что она вообще «выпала из обоймы», едва только иссяк дягилевский импульс, подпитывавший интерес к «русскому проекту» еще какое-то время после катастрофы 1917 года. Но теперь у нас есть все возможности воздать Гончаровой должное.
Большой материал о Наталье Гончарвой читайте здесь
