Париж с Алексеем Тархановым: блеск и нищета проституток

В Музее Орсе — выставка «Блеск и нищета». Для тех, кто забыл Бальзака, уточнение: «Образы проституции. 1850–1910».

Для них же начало выставки украшено цитатой из «Блеска и нищеты куртизанок»: «Проституция и воровство — живой протест, мужской и женский, состояния естественного против состояния общественного». К цитате подобрана картина 1892 года «На бульваре» («Парижанка»), изображающая женщину в вуалетке в толпе посреди улицы. Она чуть приподнимает край юбки, что позволяет увидеть ее ботинки. Не думаю, что кураторы решили, будто художник Луи Вальта изобразил именно проститутку, а сидящий у ее ног господин в котелке, должно быть, вор. Но вместе с Бальзаком тень подозрения на персонажей им бросить удалось.

Да и во всех следующих залах любая невинная сцена с женщиной и мужчиной в городе, свидание, флирт или просто взгляд из-под вуали заранее записаны в тему. Целая подборка рассказывает о мидинетках и гризетках, девушках, которым не хватало до получки и которые были иногда не прочь, как говорится во Франции, «округлить конец месяца» с помощью собственного тела. На то есть, конечно, карикатура Феликса Валлоттона, где двух рабочих девчат у ювелирной лавки подкарауливает богач со словами: «Хотите эту красивую брошь?», но опять же и она не доказывает, что у девушек, кроме своей профессии, есть и древнейшая. Вот у Джеймса Тиссо в «Девушке из магазина» (1882–1885) молодая приказчица переглядывается с мужчиной, смотрящим на нее с улицы. Выставлена ли она напоказ подобно манекену в витрине? Можно ли ее купить, как лежащую на прилавке шаль? Или это просто взгляд, за который денег не берут?

Как бы то ни было, в рамках названия выставки все обретает предосудительность. Вроде «Женщины в коляске» (1889) Луи Анкетена, что нюхает цветок и смотрит вокруг, — французский вариант «Незнакомки» Ивана Крамского. Тут понимаешь, что, размести в Орсе любую французскую классику — «Бар в Фоли-Бержер» или «Лодочников из Аржантея», — начнешь раздумывать: кого себе выбирает в толпе барменша перед зеркалом и с кем это собрались за столом лодочники? Да хоть безлюдный «Лесной пейзаж» Сезанна — а не спрятались ли за деревом проститутки?

Это первый звоночек по поводу того, что выставка, от которой ты ждал бальзаковской афористичности и жесткости, оборачивается некоторой приблизительностью и даже, неловко сказать, некоторым занудством. Странная идея того, что все женщины в Париже — проститутки, подчеркнута цитатой из Максима Дюкана: «Мы не знаем, кто это, порядочные женщины, одетые, как девки, или девки, одетые, как порядочные женщины». Не знаем, но это же не повод, чтобы подозревать решительно всех.

О том же и темы залов. «Париж — столица удовольствий». Сплошной канкан, роман и кафешантан. Вот у Анри Тулуз-Лотрека во «Флирте» англичанин в Мулен-Руж очень уж вызывающе смотрит на женщину, а у Джованни Больдини в «Сцене праздника в Фоли-Бержер» мужчины с женщинами предаются прямо-таки оргии, а именно сидят и любезничают за столами, уставленными бутылками, а одна особенно соблазнительная дамочка даже выступает с голой рукой, сняв с нее высокую перчатку. На месте Больдини я был бы менее строг к моим собутыльницам.

Женщина, которая в одиночестве сидит в кафе за выпивкой, видимо, априори считается пропащей. Будь то Агостина Сeгатори в «Тамбурине» за кружкой пива с портрета Винсента Ван Гога, или любительница абсента (1875–1876) у Эдгара Дега, или поклонница фруктовой водки в «Сливовице» (1878) Эдуарда Мане.

Нас продолжают забрасывать цитатами — и вот новый бытописатель нравов утверждает: «Где начинается проституция и где она кончается, никто не знает», рекомендуя в парадных возле табличек указывать цену, в которую обходятся хозяйки этого дома. Когда мы наконец поверили, что на рубеже веков не было во Франции иной женской доли, нас зовут на огонек. А именно в зал, посвященный «Газовому свету», ведь Париж был назван городом света не только за просвещение, но за освещение. Это игра теней, которая начинается на улице под фонарем с «Женщины в ночи» Теофиля-Александра Стейнлена и завершается в «Отеле» Жан-Луи Форена.

И наконец, мы переходим от подозрений к реальности — к жизни знаменитых куртизанок вроде маркизы Паивы или Прекрасной Отеро и к публичным домам, разрешенным в 1804 году — с целью обуздания зла, поставленного под полицейский контроль. Здесь выставлены графические серии Дега, в которых обнаженным обитательницам борделей противопоставлен тщательно и смехотворно упакованный клиент. Может быть потому, что мужская нагота была под еще большим запретом, чем женская. О чем отчасти свидетельствует выставленный в витрине полицейский «Реестр педерастов» — бухгалтерский гроссбух с подробным списком замеченных в гомосексуализме парижан.

Обитательниц домов терпимости показывают, скорее, с издевкой. Будь то портрет хозяйки, персонажа песенки Беранже «Мадам Грегуар», работы Гюстава Курбе 1855 года или изображения самих служительниц культа. Но ведь не случайно в этих храмах примитивных страстей сами собой воспроизводятся классические сюжеты вроде «Клиента» Жан-Луи Форена, отсылающего нас к трем грациям и суду Париса, или «Современной Олимпии» Поля Сезанна, почти карикатуры, где сцена из «Олимпии» Мане, которую критика называла проституткой, перенесена в бордель.

В большом зале с красными стенами выстроена каре огромная скамья вроде тех, на которых скучали в ожидании клиентов мадемуазели. С некоторой опаской смотришь на посетительниц, садящихся на эту скамью из красного плюша. В середине под стеклом разложены визитные карточки-рекламки. Тут и «Мадам Леблан, дипломированная массажистка», и никуда не девающиеся от века к веку «русские красавицы». На визитках нет ни телефонов, ни интернет-сайтов, а только адреса и «звонить три раза» — дикость и варварство. Тут же пачка презервативов (как они уцелели с XIX века?), фотографический каталог проституток, плеть для острых впечатлений и еще более острый стилет, так называемый pique-couilles, который девушки носили с собой на случай встречи в Джеком-потрошителем.

Есть здесь недавно виденная на выставке в Пти-пале «кушеткa cладострастия», помесь кресла-качалки и гинекологического кресла, которое принц Уэльский, будущий король Эдуард VII, заказал для парижского борделя. И не менее удивительная кровать знаменитой Паивы с расписанной красотами спинкой, которую так и ждут в любом современном салоне испанской мебели. Когда же для полноты картины нам бесконечно показывают снимки венерических больных, полицейские обезьянники и работные дома, выставка окончательно отрывается от истории искусств и уходит в историю нравов.

В два зала за красную занавеску не пускают до 18 лет (впрочем, никто при мне паспортов не проверял). Это эротические съемки того времени и даже кино, которое публика смотрит не без интереса, как в «Иллюзионе». Мне же это показалось странным. Дело не в том, что в государственном художественном музее показывают порнографические фильмы, не будем ханжами, а в том, что делают это на выставке про проституцию. Как будто бы при слове «проституция» мы до этого представляли себе тихую одинокую молитву.

В этом проблема выставки: взяв тему, кураторы страшно ею увлеклись. Искусство и проституция поменялись местами, комментарий стал текстом. И только последние залы с прекрасными ван Донгеном, Тулуз-Лотреком и Пикассо напоминают снова о том, что мы в художественном музее и, заплатив за билет, пришли смотреть не на проституток — это не поздно сделать в других местах, — а на женщин глазами художников. Кстати, вот вам отличный заголовок одной из французских газет: «Проституция в Орсе, за раз — €11».