«Каждое новое его произведение рождает по одному европейскому или американскому художнику» — это меткое наблюдение искусствоведа Валерия Турчина о Пабло Пикассо вполне могло бы послужить эпиграфом к выставке Picasso.mania в парижском Гран-пале — монументальной саге о том, как в искусстве второй половины XX — начала XXI века складывался культ Пикассо. В ней 80 действующих лиц — художников разных направлений и культур (где еще могут встретиться Джефф Кунс и Эмир Кустурица?) и более 400 произведений. Из них 100 — самого Пикассо, от Авиньонских девиц и кубистических натюрмортов через сюрреализм 1930-х годов к поздним Мушкетерам, показанным в Авиньоне в 1970 и 1973 годах.
В отдельную главу помещена Герника — политическая икона, написанная в 1937-м по заказу республиканского правительства Испании для национального павильона на Всемирной выставке в Париже. Она, кстати, наглядный пример «пикассомании», шагнувшей за пределы искусства. Слава картины давно затмила само историческое событие. Об испанской Гернике, которую разбомбил Франко, сегодня вспоминают разве что историки. Для остальных это монументальный шедевр Пикассо и антивоенный символ. Гернику цитировали американские художники-активисты, противники войны во Вьетнаме (Леон Голуб, Рудольф Бараник), ее репродукции не раз можно было видеть на манифестациях и в США, и на Ближнем Востоке.
Но главным производителем любых маний в искусстве был поп-арт. Из Пикассо он сделал такой же товар общества потребления, как Coca-Cola или фото Элизабет Тейлор. Чаще других его цитировал Рой Лихтенштейн, на манер поп-арта переписывая его купальщиц, Дору Маар и быков. Энди Уорхол превращал картины Пикассо в размноженные полароидные снимки, Эрро — в комиксы. Отдельного зала на выставке удостоился британский поп-артист Дэвид Хокни, подхвативший «пикассоманию» в 1960-е, еще будучи студентом лондонского Королевского колледжа искусств. Переехав в Париж, как когда-то это сделал и его кумир, Хокни создал серию гравюр, посвященных Пикассо. В 1980-х кубизм стал главной темой его работ, и, даже экспериментируя с разными техниками и составляя коллажи из полароидных снимков, Хокни не перестал апеллировать к работам испанца.
Особые отношения с творчеством Пикассо сложились и у Джаспера Джонса: Тень (1954) Пикассо отчетливо проступает в его Сезонах (1985), позже переименованных в Лето.
Скульпторов «пикассомания» также не обошла стороной: они считают мэтра «своим» не меньше, чем живописцы. «Вопреки всем ожиданиям, Пикассо, пожалуй, был даже более изобретательным в скульптуре, чем в живописи, — говорит Ричард Серра, — потому что здесь ему не надо было конкурировать с прошлым, тогда как в живописи он все время старался утереть нос истории». А для Луиз Невельсон кубизм был даже ни больше ни меньше как структурой мироздания. «Долго вы еще собираетесь писать?» — спросил как-то журналист у 80-летнего Пабло Пикассо. — «Да, потому что для меня это мания». Как оказалось, весьма заразительная.
