Живописец Орест Кипренский (1782–1836) стал, пожалуй, первым русским художником, которого приметили европейские современники — коллеги и ценители изящных искусств. Он был романтиком в жизни и в искусстве, а расцвет его творчества совпал с романтической эпохой в культуре Европы, так что он появился в нужное время в нужном месте.
Правда, документов об итальянском периоде жизни Кипренского было ничтожно мало, а ведь именно в Италии он прожил свои лучшие и важные годы. И вот появилось исследование итальянских славистов, немедленно переведенное на русский язык. Паола Буонкристиано и Алессандро Романо дотошно изучили фонды Государственного архива Рима, Исторического архива Римского диоцеза, Апостолического архива Ватикана, Академии деи Линчеи, а также итальянскую прессу того времени. Только теперь становится возможным написание подлинно научной биографии художника.
К главным исследовательским достижениям авторов монографии относится публикация документов Трибунала правительства Рима — из следственного дела № 5608 литера «С» за 1818 год, а также тройной переписки — римского наместника Кандидо Марии Фраттини, всесильного кардинала Эрколе Консальви и полномочного русского министра в Риме Андрея Италинского — в 1819–1821 годах.
Эти документы освещают два темных пятна в биографии героя книги. Следственное дело было открыто в связи со смертью Маргериты Маньи от ожогов. Гораздо позднее, в 1838 году, поэт-импровизатор Луиджи Чикконе писал: «Эта несчастная, которую нашли сожженной в огне камина русского художника!» На самом деле в поджоге платья на женщине был заподозрен один из слуг Кипренского, с которым Маргерита сожительствовала, от которого забеременела и которого, возможно, заразила венерическим заболеванием. Правда, допрошенные свидетели сообщали, что Маргерита перед тем, как сойтись со слугой, была любовницей хозяина. В то же время Кипренский к делу «не привлекался», показаний не давал, равно как и другие иностранные подданные — косвенные участники трагического события. Во всяком случае уклад жизни художника это происшествие не изменило.
Второй эпизод, расследованный авторами, — история отношений Кипренского с Мариуччей, то есть Анной Марией Фалькуччи. Знакомство их состоялось, когда Мариучче было восемь лет. В сущности, художник купил девочку у матери — проститутки и бандерши, многократно попадавшей под суд и в заключение. Подобная практика в Италии существовала; достаточно вспомнить эпизод «Исповеди» Руссо, где он описывает, как в бытность свою секретарем посольства в Венеции купил совместно с секретарем другого, испанского посольства девочку — для воспитания и образования. Участие Папской конгрегации в судьбе Мариуччи было обусловлено не столько кляузами распутной матери, сколько различным вероисповеданием художника и его воспитанницы.
Через два года Кипренский уступил давлению и согласился передать девочку матери, у которой та была почти немедленно забрана в приют. Авторы установили, что этим занимался влиятельный священнослужитель Джироламо Марукки, впоследствии оказавшийся свидетелем на свадьбе Ореста и Мариуччи. Девушка провела в приюте почти полтора десятилетия, прежде чем наконец соединиться с Кипренским — и спустя три месяца стать его вдовой.
Исследователи нашли немало материалов, связанных с карьерой Кипренского, его положением в римском и неаполитанском художественном мире, кругом общения в Италии. Я бы отметил тенденцию, которой авторы, кажется, не уделили должного внимания. С самого начала Кипренский непринужденно, но неуклонно дистанцировался от русской колонии художников в Италии (даже и формально: он был не стипендиатом Академии художеств, а пансионером императрицы Елизаветы Алексеевны). Он учится у мастера перспективы Анджело Тозелли, ищет покровительства влиятельного в Римской академии французского художника Жан-Батиста Викара и знаменитого Антонио Кановы, его знакомые — художник Грегорио Фиданца, скульпторы Бертель Торвальдсен и Томас Кэмпбелл. Выставки Кипренский предпочитал персональные или с иностранцами, но не с соотечественниками. Важными событиями в его карьере стали избрание в 1830 году членом-корреспондентом Неаполитанской академии художеств и в 1833 году — членом отборочной комиссии Римского общества любителей и ревнителей изящных искусств. Это были зримые свидетельства его признания итальянским художественным миром. А вот русские римляне, путешественники и коллеги, упоминали Кипренского кратко и формально. Он не присутствовал даже на знаменательном для всех них событии — свадьбе Федора Бруни и Анджелики Серни в октябре 1835 года.
Можно предположить, что Кипренский пытался стать европейским живописцем — и частично в этом преуспел. Во всяком случае, его жизнь и творчество неотделимы от европейских архивов, весомым свидетельством чего является превосходная книга итальянских ученых.