18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Имя Феликса Тикотина малоизвестно в России и полузабыто в Европе. Вместе с тем в 1930–1950-е годы он был заметным арт-деятелем: галеристом, дилером, куратором международных выставок. Он специализировался на японском искусстве, был в этой области первым экспертом, и даже крайняя непопулярность Японии в послевоенное десятилетие не заставила его переключиться на что-то другое. В 1920-е он руководил процветающей галереей в Берлине, в 1937-м инициировал создание в Нидерландах Общества любителей японского искусства (оно существует до сих пор), в 1955 году помог японскому художнику Акире Ёсидзаве (1911–2005) организовать первую в Европе выставку оригами — «Японцы складывают бумагу» в амстердамском Стеделейк-музее, которая породила вокруг оригами всепланетный ажиотаж.
В 1960 году Тикотин подарил свою коллекцию городу Хайфа. Это один из немногих музеев японского искусства за пределами Японии. Хотя еврейско-арабо-русская портовая Хайфа ни малейшим звуком не рифмуется с Японией, Музей Тикотина является одним из ее главных культурных бриллиантов. Парадокс состоит в том, что через год после открытия музея его создателю запретили туда приходить, и очень скоро он из Израиля уехал. Это бегство было не первым из тех, что ему пришлось совершать в жизни. Космополит, гедонист, бонвиван, гражданин мира, своей деятельностью соединявший культуры, он регулярно сталкивался с недальновидностью, а то и безумием государственной системы (причем государства были разными) и вынужден был как-то на это реагировать. Его жизнь — пример для тех, кто хочет сохранить себя в сложных политических обстоятельствах.
Фамилия Тикотин — видоизмененное название польского городка Тыкоцин, откуда родом были предки Феликса. Он вырос в зажиточной еврейской семье, в окружении шести братьев и сестер. Его детство прошло в Дрездене, в доме говорили по-немецки, дисциплина была прусской, а умонастроения — светскими. Отец занимался текстильным бизнесом, братья учились на юристов. Феликс же мечтал стать художником, но мать настояла на профессии архитектора. Студентом технического колледжа в Дрездене он посещал галереи, собирал книги по искусству, писал художественные обзоры для журналов.
В 1914-м, в 21 год, Феликс записался добровольцем в немецкую армию. Сохранились его дневники той поры с рисунками окопной жизни и описанием еды (последнее для Тикотина было важно всегда). Он сражался при Ипре и на Сомме и единственный из всего взвода остался жив. В 1915-м на фронте погиб его брат, в 1919-м от гриппа, испанки, умер отец. Сам же Феликс, демобилизовавшись, продолжил торговать книгами и картинами. Он подружился с группой экспрессионистов «Мост», Отто Дикс стал его близким товарищем. «Я представляю себе, как он сидит в кафе в Дрездене, где собрались художники, и предлагает им бесплатный ужин в обмен на картины, о чем однажды упоминал в интервью, — напишет позднее внук Тикотина Аарон Боренштайн. — У него явно был природный талант к бизнесу, а также умение завоевывать сердца людей».
Специализацию на Японии Феликс Тикотин выбрал под влиянием директора Дрезденских музеев Вольдемара фон Зайдлица (1850–1922), издавшего одно из первых исследований японской гравюры. Триггером также была выставка «Гигиена» в Дрездене в 1911 году. В японском павильоне, стилизованном под полевой госпиталь, по стенам висели гравюры про русско-японскую войну авторства Огата Гэкко (1859–1920). Стоили они 0,1 марки, и Тикотин скупил их на все карманные деньги.
В 1925-м он открыл галерею в Дрездене, через два года перебрался в Берлин. Первый берлинский вернисаж — выставки «Демоны и призраки» — он провел в полночь, что было очень в духе немецких Goldene Zwanziger («золотых двадцатых»). Пахло японским ладаном, по залам ходили мужчины во фраках и дамы в вечерних туалетах со свечами в руках и рассматривали гравюры. Тогда же начались поездки Тикотина в Японию (первая — на транссибирском экспрессе). Он обзавелся там консультантами и агентами и без устали пополнял коллекцию.
Чувствительность веймарской Германии ко всему азиатскому сформировалась благодаря Тикотину и еще полудюжине таких же маршанов. Выставка следовала за выставкой, галерея обрела международную известность. В 1932 году немецкие власти (а Тикотин был лоялен им) попросили показать японское искусство в Копенгагене, в престижном Художественно-промышленном музее. Это был дипломатический пиар: событие проходило под патронажем посла Германии, статью в каталог написал Отто Кюммель — директор Берлинского музея, нацист и близкий соратник Геббельса.
В последние дни работы выставки, 27 февраля 1933 года, в Берлине случился пожар Рейхстага, после чего вспыхнуло массовое насилие — аресты и убийства коммунистов, евреев и других предполагаемых врагов государства. Феликсу Тикотину посоветовали не возвращаться в Германию. Две части его коллекции, из Берлина и Копенгагена, были переправлены его друзьями в Амстердам. Так он совершил свой первый побег — в Нидерланды.
На новом месте он снял комфортную квартиру, по-прежнему продавал и покупал искусство, общался с музейщиками и коллекционерами. Кроме того, его жилище служило перевалочным пунктом для друзей и вообще беженцев из Германии, стремившихся попасть в Англию и США.
В Нидерландах Феликс Тикотин познакомился с 19-летней Евой Лихт (1912–1978). Несколько лет она была его ассистенткой, но совместная поездка в Японию и путешествие на трансатлантическом лайнере в США в 1937-м завершились браком. Иммиграции в Америку, о которой они серьезно думали, не случилось: в Европе оставалась мать Феликса. Супруги вернулись домой с большим багажом японского искусства и открыли галерею в Гааге. В 1938-м у них родилась дочь Илана, через год — Ханна.
Десятого мая 1940 года немецкие войска вторглись в Нидерланды. В первые месяцы оккупации жизнь и бизнес продолжались. «Феликс все еще мог организовывать выставки, и довольно удивительно видеть газетные статьи о его вернисажах рядом с выхолощенными цензурой репортажами о военной ситуации», — писал позже его внук. Но в сентябре того же года из Гааги пришлось бежать. Тикотину помогли знакомые из Сопротивления. Семья была разлучена: совсем крохотные дочки отданы на воспитание в крестьянский дом, не сильно похожая на еврейку жена могла работать, сам же Феликс, обладая ярко выраженной семитской внешностью, несколько лет прятался по чердакам и погребам. Распыленной оказалась и коллекция. Он оставил ее у друга в запасниках амстердамского музея, часть вещей похитили. Их обнаружили случайно, в 1950 году, на нидерландско-бельгийской границе в автомобиле контрабандистов.
Свой очередной побег Тикотин совершил из Нидерландов. Яблоком раздора стало налоговое законодательство. Власти попытались взыскать налог со стоимости коллекции, которая нашлась в 1950 году. Спор зашел так далеко, что в какой-то момент дом коллекционера опечатали. Проблему он уладил, но твердо решил уехать. Правительство хотело обложить налогом арт-дилеров и коллекционеров, подсчитав рыночную стоимость их имущества. У большинства не было наличных денег, чтобы заплатить огромную сумму. В этот период Феликс общался с Винсентом Виллемом ван Гогом (1890–1978), племянником художника, тоже обладавшим обширным художественным собранием. Последний в конце концов передал коллекцию Амстердаму, и из нее получился Музей ван Гога.
Тикотин же уехал в Израиль. Он не был сионистом — сионисткой была его старшая дочь Илана. Сейчас ей 84 года, и она живет в Иерусалиме. В 1956-м Феликс отправился ее навестить, чтобы уговорить вернуться в Европу. Но он был очарован энтузиазмом молодого государства. Спасение его семьи в годы войны Тикотин считал чудом, равно как и рождение Израиля, поэтому он решил внести вклад в развитие страны. К тому времени он обладал выдающейся коллекцией японского искусства. Шутили, что из 5 тыс. известных ксилографий Утагавы Хиросигэ (1797–1858), одного из последних представителей направления укиё-э, Тикотин нашел и купил все 6 тыс.
Хайфа переживала расцвет при выдающемся мэре-социалисте Аббе Хуши (1898–1969). Он считал, что городу необходимы не только порт и цементный завод, но и образование и культура. При нем в Хайфе открылись университет, театр, был построен подземный фуникулер-«кармелит», и мэр горячо поспособствовал созданию японского музея. Под него отвели виллу на священной горе Кармель. К вилле пристроили выставочный павильон в японском духе с внутренним садиком и раздвижными дверями. Одновременно Тикотин основал Ассоциацию друзей музея: в Бельгии, Великобритании, Нидерландах, Франции, Швейцарии и Японии он нашел людей, готовых помогать словом и делом.
Музей торжественно открылся 25 мая 1960 года. Благодаря коллекции Тикотина Хайфа сегодня обладает крупнейшим на Ближнем Востоке собранием японского искусства — более 7 тыс. единиц хранения, включая рисунки, картины, гравюры, старинные книги, керамику, нэцке, изделия из металла и лака, самурайские мечи, веера, чайные сервизы и другие предметы домашнего обихода. Коллекция охватывает время с XVII по XXI век, но ее ядро — работы периода Эдо (1603–1868), когда страна переживала невиданный расцвет искусств.
Феликс Тикотин купил небольшую квартиру в Хайфе на той же горе Кармель, к нему переехали жена и младшая дочь. Однако очень скоро он понял, что никогда не привыкнет к восточному антуражу страны с ее своеобразной этикой и прочими бытовыми особенностями. Он конфликтовал с руководством музея, которое игнорировало его желания. Тикотин продолжал ездить по миру, это была часть его работы. Каждый раз, покидая страну, он платил высокий выездной налог, а возвращаясь, попадал в лапы придирчивой таможни.
Через год вся семья перебралась в Швейцарию. Это было последнее бегство. В доме на холме с видом на Женевское озеро Феликс Тикотин проведет оставшиеся 25 лет жизни, и до последних дней он будет заниматься любимым делом.
У этой истории если не успеха, то безусловной победы над обстоятельствами была оборотная сторона: властный и страстный коллекционер не сильно вникал в дела семьи. Его младшая дочь Сесилия и жена покончили жизнь самоубийством, обе стали жертвами маниакальной депрессии. В 2012-м внук коллекционера Аарон Боренштайн издал книгу «Призраки и духи Музея Тикотина» (Ghosts and Spirits from the Tikotin Museum of Japanese Art), а в 2013-м на ее основе нидерландский режиссер-документалист Сантье Крамер сняла фильм «Тикотин: жизнь, посвященная японскому искусству» (Tikotin — A Life Devoted to Japanese Art).
«Как бы я хотел поговорить с ним сейчас! — писал Аарон Боренштайн в книге. — Я бы расспросил его о Японии 1927 года: на что это было похоже и как ему удавалось ориентироваться, не говоря по-японски? Какова была история 19 (или 25) ящиков с предметами искусства и роскоши, которые он отправил из Японии в США и которые затонули вместе с подбитым кораблем? Знал ли он Марлен Дитрих, которая в 1930-м выступала на сцене „Глория-палас“ в Берлине, в двух шагах от его галереи, и был ли у них роман (как предполагал мой отец)? И правда ли, что он мог бы стать успешным торговцем чем угодно и что японское искусство просто первым попало под руку? Как ему удалось пережить самоубийство младшей дочери в возрасте 24 лет, а затем, семь лет спустя, самоубийство жены?» Но некоторые истории как раз и ценны неисправимой печалью и открытым финалом.
