Если прав Рене Декарт и «удивление есть первая из всех страстей», возникающая в человеческой душе, «когда какая-нибудь неожиданность заставляет ее внимательно рассматривать предметы, кажущиеся редкими и необычными», то книга Владислава Дегтярева «Барокко как связь и разрыв» — очень страстная книга.
С одной стороны, она вписывается в давнюю, полуторавековую традицию сравнения эпохи барокко и современности, которую в разные времена развивали Генрих Вёльфлин, Вальтер Беньямин, Омар Калабрезе, Александр Степанов. При этом Дегтярев подчеркивает, как смещается фокус внимания исследователей барокко: «Для Вёльфлина в барочной стилистике важнее всего оказывается изменение масштаба по сравнению с устойчивым и равновесным миром классики, для Беньямина — механистичность, для Калабрезе — смешение разнородных частей».
С другой стороны, обращение к упомянутой традиции для автора имеет важную внутреннюю мотивацию: «Это всё разные стороны одного явления, имеющего отношение не только к барокко, но и к нам». Речь прежде всего о разрыве культурной традиции и о попытках с ним справиться. «Барочный опыт новизны, разрыва прямой исторической преемственности и осознания ненормальности мира обошелся человечеству очень дорого, но именно поэтому он может быть ценным для нас», — замечает Дегтярев.
Барочный взгляд на мир отличается от современного отсутствием историзма. Именно поэтому, сравнивая искусство барокко и ХХ века, Владислав Дегтярев уделяет особое внимание историзму и его трактовке. А как иначе? Если вы обнаруживаете два типа modernité, в XVII и в конце XIX века, каждый из которых определяет себя через разрыв с прошлым, и при этом они несут в себе до боли знакомые черты ХХ века, то возникает вопрос не только о различиях, но и о сходстве. Вполне логично в рамках его концепции Дегтярев приходит к выводу, что «историзм оказывается ближе к авангарду, поскольку основан на поиске своего места в истории».
Точкой «разрыва традиции» в искусстве ХХ века стал «Черный квадрат» Казимира Малевича. В качестве симметричной ей точки «входа» в modernité Дегтярев берет иллюстрацию из книги английского философа и мистика Роберта Фладда «История двух миров» (1617), где черная плоскость квадратной иллюстрации подразумевает первозданный хаос. Автор рассматривает перекличку этих двух образов как знак глубинного сходства «барокко и первой половины ХХ века, которую мне удобно называть эпохой ар-деко».
Работы Фладда и Малевича определяют рамки того периода, к опыту которого и обращается Владислав Дегтярев. Современность тут представляет собой разрыв с прошлым, и искусство, не лишенное рефлексии, занято осмыслением этого разрыва. Но даже внешние параллели XVII и ХХ веков (скажем, Арчимбольдо и сюрреалисты) ему не так важны, как дух эпохи. Характерно, что исследователь предпочитает говорить о mental habit («умственной привычке») Эрвина Панофского, нежели о духе времени в гегелевском понимании. Имя Панофского тут возникает не случайно. Авторский подход, на мой взгляд, во многом вдохновлен именно его иконологией, и еще штудиями Аби Варбурга. Понятно, что историзм важен для нашего «самоопределения» в истории, но, кажется, не более того.
Как замечает автор книги, «иногда очень хочется сказать что-нибудь в защиту антиисторического повествования о людях и событиях прошлого». Хотя бы потому, что антиисторизм подразумевает не холодную дистанцию наблюдателя, а эмпатию. Если «история, похоже, пишется не о нас, а о разнообразных других», то Дегтярев, напротив, пишет о культуре и людях барокко с теплотой и внутренним интересом, словно он их наследник по прямой.
Одним из таких его любимых героев становится «немецкий иезуит и универсальный гений» Атаназиус Кирхер (1602–1680). Математик, увлеченно расшифровывавший египетские иероглифы, естествоиспытатель, описавший путешествие к жерлу Везувия, «инженер», пытавшийся рассчитать количество кирпичей, необходимых для строительства Вавилонской башни, художник, оставивший рисунок полой Земли с пустотами, где бушует внутренний огонь, Кирхер не совершил научных открытий. Но в понимании Дегтярева фигура этого героя объединяет натурфилософа и художника. Он «создатель мощных и волнующих образов, выражающих самую суть трагического барочного мировоззрения».
Шесть глав книги, написанные вдохновенно и плотно, можно читать на самом деле в любом порядке. Каждая из них, посвященная ли барочному космосу, трансформациям античного сюжета о дереве Филиры или руинам, пленяет той декартовской страстью удивления, которая позволяет узнать больше не только об эпохе барокко, но и о нас самих.
