Нина Котел: «Я всегда была сосредоточена только на искусстве»

Нина Котел — художник известный, независимый, со своим стилем. Она много работает, и ее выставки охотно принимают галереи. Долгие годы они с художником Владимиром Сальниковым были счастливой парой. Шесть лет назад Владимира не стало, но Нина с ним не рассталась.

Пандемия не помешала вам работать. Вы готовите новые выставки?

Я работаю каждый день, всегда делаю сразу несколько серий, готовлю несколько выставок. В июле у меня будет выставка в «Крокин-галерее», а в сентябре — в галерее «ХХI век». Ее я еще не начинала, но знаю, что хочу сделать.

И что же будет на этих выставках?

Например, будет серия, которую я начала еще в 1995 году, называется она «Без кожи». Так говорят о ранимом, тонко чувствующем человеке. А у меня тогда были очищенные груши, кабачки с их нежной, «ранимой» мякотью — всего десять работ, и они лежали с тех пор в папке. В прошлом году, когда Максим Боксер первый раз закрыл свой «Шар и крест», то решил на этом ресурсе делать небольшие интернет-выставки. Я ему отдала эти рисунки и даже написала к ним какой-то тексток. Я научилась коротко писать о себе, раньше Володя за меня это делал. Знаете, сядет за компьютер и спрашивает: «Ну, что ты хотела там сказать?» Я ему в двух словах что-то объясняла, и он писал текст.

И отлично формулировал, он понимал вас. И раз уж вы заговорили о Владимире, то спрошу: мне казалось, что он еще и проектировал, направлял вас — я права?

Нет, я все придумывала сама, он просто хорошо облекал в слова то, что я делала. Еще я обычно придумывала названия своих работ, и Володе они очень нравились. Но иногда он это делал. Вот я придумала название выставки «Тонкий запах рыбы и чеснока» и подумала: «Володя бы меня похвалил». 

Вы бесконечно ведете с ним диалог?

Конечно.

Даже в Facebook ведете его страницу, не заводите свою. И это странно.

Но все привыкли, все это знают, и я там подписываюсь: Нина Котел. У меня просто не было сил что-то изменить. И адрес электронной почты у меня его же. И вот возвращаюсь к серии «Без кожи». Мне захотелось ее продолжить, и когда мне предложили сделать выставку, то я сразу ее придумала и нарисовала. Я всегда сама рисую экспозиции своих выставок, никому не доверяю, за исключением Иры Горловой (куратор, глава отдела новейших течений Третьяковской галереи. — TANR), с которой делаю выставки с 1991 года.

Давайте поговорим о прошлом. Вы родились и учились в Киеве, там жили и работали, а в 30 лет перехали в Москву. Почему?
Все просто. В 1979 году я поехала в дом творчества Союза художников «Сенеж» и познакомилась там с Володей Сальниковым. Я тогда была замужем, Володя — женат. Я о нем уже слышала от своих подруг, которые учились с ним в Полиграфе. Они рассказывали о Володе Сальникове, поэте-сюрреалисте — он именно так себя называл. Я ему и сказала при встрече: «Я вас знаю, вы поэт-сюрреалист». Вскоре мы очень быстро развелись со своими партнерами, а потом поженились.

А чем вы занимались в Киеве?

Мы с моим первым мужем были художниками-иллюстраторами. Плюс я что-то писала и рисовала, участвовала в выставках. Персональных, конечно, не было (в советское время до 50 лет их невозможно было получить). Когда мы с Володей поженились, то он стал мне говорить, что я гений и не должна работать. Так что я никогда нигде не служила, у меня нет трудовой книжки. Я всегда была сосредоточена только на искусстве — писала и рисовала.

Даже в 1980-х? Было глухое советское время, никто не думал, что оно вскоре кончится, вас не выставляли. Тяжело было?

Что вы! Когда нам с Володей было 30–40 лет, это было самое интересное время. Со всеми нашими друзьями мы все время общались, ходили друг к другу в мастерские, показывали работы, обсуждали. Мы были в мастерских у Владимира Янкилевского, у Ильи Кабакова. У нас всех была активная внутренняя жизнь. И мы знали всё, что в мире делается: какие музеи в Америке, где кто выставляется.

Откуда?

Мы рыскали по букинистическим магазинам, покупали каталоги, которые сдавали туда люди, бывавшие за границей. Володя преподавал в Полиграфическом институте и все добытое показывал студентам. И наши друзья тоже следили за тем, что где делается, читали журналы. В 1970-е годы было тотальное увлечение Востоком, традиционной китайской живописью, и наши концептуалисты, круг Никиты Алексеева и Андрея Монастырского, тоже этим увлекались. А Володя в детстве жил в Китае, и книжка «Слово о живописи из Сада с горчичное зерно», переведенная Евгенией Завадской, и другие были нашими настольными книгами. И мы все это обсуждали — сейчас такого нет. В 1993 году мы с Володей впервые поехали в Америку. Три часа стояли в очереди на собеседование в посольстве. Нас там спросили, в какие музеи мы хотели бы попасть, и мы их перечислили. Тогда нам задали вопрос на засыпку: «Кто из вас лучший художник?» Володя ответил: «Ниночка, конечно!» Еще проходили однодневные выставки — сначала в выставочном зале МОСХа на Кузнецком Мосту, а во второй половине 1980-х — в ЦДХ. Леня Бажанов (искусствовед, основатель Государственного центра современного искусства. — TANR), который их устраивал, всех художников знал.

А был какой-то переломный момент, когда стало понятно: вот сейчас можно выставлять то, что хочешь?

Знаете, когда мне надо было выходить из молодежной секции Союза художников СССР и поступать в МОСХ, то на приеме моих работ страшный крик стоял: это концептуализм!

А какими были ваши непозволительно концептуальные работы?

Например, три рисунка: на полу лежат обрезки бумаги, на одном просто белые, на другом белые на сером фоне, на третьем те же обрезки, но с пятнышками акварели, и на всех трех безопасное лезвие. Серия называется «Обрезки». И я не понимала, за что меня гнобили. Видимо, надо было нарисовать какую-нибудь кривую хатку. В 1984 году я рисовала стенки метро, мрамор, и подала эти работы на Всесоюзную молодежную выставку. Их тоже не приняли: метро так никто не рисует!

И когда ваши вещи перестали возмущать? Когда понадобилось не привычное, а новое?

В 1987-м открылась галерея «Московская палитра», и там стали выставлять мои и Володины работы. А уже в 1991-м открылся Общественный центр искусства на Якиманке, куда нас Леня Бажанов пригласил (через год он открыл ГЦСИ). Там же открылась галерея «Студия 20» его жены Тани Растопчиной, с ней сотрудничала Ира Горлова. С тех пор я все время делаю выставки, персональные. Я люблю их делать, люблю заполнять пустой зал.

А где бы вам хотелось сделать выставку?

В 38-м зале Третьяковской галереи, я ее даже нарисовала. В прошлом году, в начале карантина, в фонде IN ARTIBUS открылась выставка коллекции Максима Боксера и через три дня закрылась. Мне там так понравилось, что я захотела на выставке порисовать. А это давнишняя моя идея — рисовать выставки. Еще в 1995 году мне пришло в голову, что надо рисовать наши выставки. В «Студии 20» была Володина выставка «Думай» — там были папочки из кальки, на которых написаны фрагменты женских тел, а внутрь вставлены всякие его записи, автобиографии. Папки были подвешены на леске, вращались и очень красиво были подсвечены. Люди приходили, вынимали записи из папок, садились, читали. И я стала их рисовать. Потом я сделала шесть рисунков моей выставки «Ядовитые выбросы украшают ландшафт». Дальше я придумала рисовать свои вымышленные экспозиции. А на выставке Михаила Ларионова в Третьяковке я увидела его рисунок его же выставки, и мне это очень понравилось. Так вот, все прошлое лето я ходила и рисовала выставку из коллекции Боксера, а перед закрытием он внедрил эти мои работы в экспозицию — отлично получилось.

В 1990-е годы рисунок и живопись считались несовременными, неактуальными, поэтому вы с Владимиром снимали видео, делали перформансы.

Если человек хочет что-то сказать, он может это сделать любым способом. И мы никогда не бросали живопись и рисунок. Но вот в 1999 году Владик Ефимов мне предложил сделать с ним выставку «Воскресшие вещи». По философу Николаю Федорову, все люди воскреснут, а с ними воскреснут и их любимые вещи. У Владика были старые вещи: пресс-папье, будильники, а я собирала предметы быстрого использования: пластмассовые стаканчики, шарики, лекала. И у нас все это было на видео. На моем из красного мусорного ведра медленно вылетали все эти вещи, тоже красные. И еще были слайды с моими рисунками этих вещей. Проектор демонстрировал рисунки по 30 секунд каждый. Люди стояли, смотрели, ждали следующего слайда, и это было новое качество рисунков. А в 1997 году с помощью «TV-галереи» я получила от МЧС фрагменты видео основных катастроф в России 1990-х годов. Например, пожара в гостинице «Ленинградская» в Ленинграде. Работа называлась «Коллапссфера».

А сейчас почему не занимаетесь видео?

Технологии изменились. Тогда мы сами все снимали. «TV-галерея» принимала в этом большое участие, спонсировала нас. Да и не знаю, сколько времени у меня еще есть, много дел не завершено.