Кристина Краснянская: «Могу позволить себе не один проект»

Галерея «Эритаж» в феврале отмечает 7-летие выставкой «Советский дизайн. От конструктивизма к модернизму» в Музее архитектуры: мебель дизайна Николая Лансере, Бориса Иофана, Каро Алабяна — теперь новый профиль галереи, прежде специализировавшейся на художниках русского зарубежья и их выставках, в том числе музейных, — Андре Ланского, Бориса Григорьева. Хозяйка «Эритажа» рассказала, чего еще ждать от ее галереи — и от нее лично.

Почему вы перестали проводить аукционы?

По двум причинам. Во-первых, очень это трудоемкое, затратное занятие. Во-вторых, нет у нас еще пока такой культуры — покупать на аукционах. Мы с коллегами пытаемся что-то такое привить, но идет туго. На аукционы ходят в основном дилеры — и аукционные дома ориентированы на дилеров. А среди широкой публики, не коллекционеров, а просто покупателей, тех, кто приобретает от случая к случаю, это еще не вошло в привычку — посещение аукционов, блошиных рынков, эксперименты по органическому сочетанию старого и нового… Все очень зависят от своего дизайнера. А у дизайнеров собственные предпочтения и принципы. В результате все выливается в надуманные интерьеры «под ключ», вскоре устаревающие морально. Несколько лет — и человек понимает, что в этом жить больше не может. Я сейчас сама себе делаю квартиру, где смесь всего. Эклектика как принцип — мы пытались это втолковать клиентам начиная с первой выставки коллекционной мебели здесь, в Москве (выставка при участии известных парижских галерей Didier Aaron и Yves Gastou охватывала XVIII — ХХ века, от Жан-Франсуа Эбена до Этторе Соттсасса. — TANR). Вот и у меня будет и скандинавская мебель 1960-х, и советская, и русское искусство, и современное, и не очень современное.

Зато современное искусство у вас — новое направление деятельности.

Это отдельный проект, где я выступаю, скорее, как арт-менеджер. Есть несколько российских художников, которых я, так скажем, хочу интегрировать в международный контекст — для меня это интересная задача, повод использовать уже опробованные, известные технологии. Что из этого выйдет, посмотрим. Пока у меня есть двое подопечных. Алексей Морозов мне симпатичен тем, что у него есть школа, но с академической формой присутствует и contemporary touch: несмотря на академизм, его искусство не кажется салонным. Морозов очень нравится, и его готов курировать Алессандро Романини, который делал не одну выставку Ботеро, в том числе недавнюю юбилейную. Готовится турне: сначала выставка Морозова в неаполитанском Национальном археологическом музее, в декабре 2015 года, потом, в марте 2016-го, в Москве, в ММОМА на Гоголевском. Ведем переговоры с Венецией — хотим представить мраморную скульптуру Морозова на одной из городских площадей во время биеннале.

Другой художник — Оксана Мась. Оксана — человек креативный. Ко мне она пришла, когда поняла, что для воплощения ее проектов нужна работа целой команды. Один ее Алтарь чего стоит (мы его будем показывать в Парке Горького в марте)! Ею заинтересовалась куратор и искусствовед Джанет Цвингенбергер, которая увидела ее работы несколько лет назад, с тех пор наблюдала за ней и сейчас собирается писать об Оксане монографию. У Оксаны тоже турне: выставка Feeling of Light пройдет в Баку с 5 июля по 5 сентября, после этого — Астана, Берлин, и сейчас мы ведем переговоры о Стамбуле.

Но это не галерея, это я сама; галерея — все же некоторое ограничение формата. Галерея занимается художниками русского зарубежья плюс коллекционным дизайном. А я, как любой человек, хочу развиваться. Для этого мне нужны какие-то перспективы, где уже не как галерея я буду выступать, а как Кристина.

А если выбирать что-то одно, на чем бы вы остановились?

На дизайне, конечно. Но зачем? Я решила, что могу позволить себе несколько не связанных проектов. На Западе нас знают как галерею, которая занимается дизайном; коллекционный дизайн — в России это та ниша, где мы стали пионерами; при галерее сформировалась значительная коллекция, куда вошли уникальные вещи, от конструктивизма до модернизма, — через несколько лет эта коллекция вполне может стать музеем. В Москве и в России мы до сих пор известны главным образом благодаря тому, что занимаемся русским зарубежьем: сделали много достойных проектов музейного уровня, сотрудничаем с музеями, входим в общество друзей Русского музея, у нас есть наши коллекционеры, чьи коллекции мы ведем — пополняем новыми произведениями, консультируем… Но к 7-летию галереи я хочу сделать выставку в Музее архитектуры, посвященную именно дизайну, — ретроспективу советского дизайна, охватывающую практически все направления в этой области, исторический экскурс начиная мебелью Бориса Иофана для Дома правительства и заканчивая 1960-ми. Работая над каталогами, особенно к международным ярмаркам, я поняла, что, кроме сугубо технической и сопроводительной информации, всех всегда интересует также информация общего порядка. Я подумала, что нужен ликбез. Появилась идея сделать документальный фильм, где можно представить эпоху как раз через вещи — через эффектные вещи, помпезные вещи, трагически гибнущие и забытые вещи… Я хочу сделать фильм настолько серьезным, чтобы можно было с ним поучаствовать в фестивале документального кино, допустим. Кино планирую представить летом на Базеле — к февралю мы не успеваем.

Прошлым летом вы на Базель не ездили…

…Но в следующем году собираемся. Если политическая ситуация позволит. У нас ведь специфический материал — советский дизайн. А ехать в Европу с агитационной советской мебелью, согласитесь, сейчас было бы нелепо. Поэтому мы отказались. Организаторы были расстроены. Сказали, что уже сформировался круг тех, кто интересуется именно нами, и для организаторов такая ситуация, когда галерея три года участвует, потом вдруг не участвует, — это не очень понятно, искусство должно быть вне политики и поверх границ. Разумеется — но как быть с искусством, политическим по содержанию? Потом, базельская ярмарка получает широкое освещение в СМИ. Кто о нас только не писал: Wallpaper, Guardian, Daily Telegraph! Теперь, спрашивается, зачем все это делать и везти в Базель, наперед зная, что рискуешь нарваться на запрограммированно негативную реакцию на все русское? До того у меня было прекрасное реноме — не хотелось бы его портить.

Но собираетесь вы по-прежнему продвигать на Design Miami советский дизайн?

Недавно за ужином в Италии мои коллекционеры мне сказали, что 1950–1960-е годы — это так круто, чтобы я ни в коем случае не бросала эту тему. Рем Колхас с нами связывался, когда мы были на Базеле, потому что как раз работал над одним из будущих помещений «Гаража», созданном в соответствующее время. Но мы не ограничиваемся только этим периодом. Просто вещи 1920-х, 1930-х, 1940-х годов более редки и более коллекционны, скажем так; хотя и 1960-х тоже осталось мало. Но эти вещи, как никогда, востребованны, да и вообще та эпоха, похоже, опять становится актуальной. Наш материал привлекает музеи. Я подружилась с Музеем декоративно-прикладного искусства Нью-Йорка, который не так давно стал подразделением Смитсоновского института; они проявили интерес к совместным выставкам: у них глава выставочного департамента, заместитель директора, занимается агитационным текстилем. Спасибо Крейгу Робинсу, основателю и совладельцу Design Miami, который предоставил русской галерее возможность показывать советский дизайн на такой ярмарке — и должным образом заявить о себе.

Откуда вообще возникла идея заняться советской мебелью?

Идея пришла в тот момент, когда я заметила, усердно посещая Design Miami из года в год, что удельный вес самого модного, cамого дорогого, самого востребованного стиля ар-деко стал снижаться, понемногу уступая место мебели 1950–1960-х годов. Плюс где-то сыграли воспоминания детства советского. Крейг Робинс как-то раз подвел меня к стенду галереи, которая занимается скандинавским дизайном, и, увидев эту минималистичную, аскетичную мебель, я с удивлением узнала от владельца галереи, что только что весь стенд у него купил Роман Абрамович. Да, коллекционеров немного, но они есть. Просто мало кто знает, что у Абрамовича дом есть, обставленный историческими вещами в стилистике 1930-х годов. Что Абрамович купил Бэкона — вот это знают.

Коллекционной мебелью вы собирались не только торговать, но вроде и производить ее.

Год назад, когда я рассказывала об этом, я полагала, что к нынешнему моменту мы будем находиться в несколько иной точке, нежели оказались. Я по-прежнему лелею эту мысль — воспроизводить советские образцы, но пока проект не запущен. Чем хороши реплики: не все готовы обзавестись именно старой, антикварной мебелью — пусть даже отреставрированным и перетянутым, но все-таки почтенного возраста креслом, — и другое дело — реплика. Я не изобретала велосипед, а просто пару лет назад в Париже в галерее Yves Gastou увидела повторения Этторе Соттсасса, limited edition. Эвелина Хромченко сказала: «Я у тебя буду первый заказчик на реплику». И не она одна. Будет ли это производиться здесь или за границей? С учетом нынешних реалий, скорее всего, здесь.

Но без воспроизведения советского качества?

Вы о материалах? Да, качество падало, и большинство мебели того времени потом выбрасывали именно по этой причине. Но исходные материалы были нормальные. Когда мы стали заниматься этим периодом, то Юрий Васильевич Случевский (86-летний профессор кафедры мебели, заслуженный деятель искусств Юрий Случевский до сих пор ведет в МГХПА им. С. Г. Строганова основной профилирующий курс «Проектирование мебели». — TANR) рассказывал о выставках на ВДНХ в конце 1950-х — начале 1960-х, когда в экспериментальном цеху Строгановки делали прототипы — из качественных, добротных материалов. В массовом производстве, понятно, использовались уже другие материалы. А прототипы разошлись по дачам и квартирам.