Не чужие. Екатерина Бобринская поставила в названии своей книги о советском неофициальном искусстве вопрос — ответ на него ясен
Разумеется, не чужие. Художники, чье творчество при советской власти официально не признавалось, не были чужды ни обществу, ни современному им западному искусству, ни авангардной традиции искусства отечественного.
На первых же страницах своего фундаментального исследования Екатерина Бобринская объясняет, почему отказывается от определения «нонконформисты», накрепко связанного с художниками, работавшими не по правилам принятой в государстве идеологии и эстетики, а в диалоге с ними.
«Меньше всего в неофициальном искусстве того времени было политики. Акцент на эстетике сопротивления власти — клише, унаследованное от западных журналистов, писавших репортажи в эпоху холодной войны», — утверждает Бобринская и напоминает, что некоторые главные герои ее книги были членами Союза художников, пользовавшимися благами такого членства, но вели двойную жизнь, что есть признак конформизма, а не бунтарства.
Бобринская выводит за рамки своей книги не только политическую составляющую неофициального искусства, но и документально-событийную (большинство публикаций о «другом искусстве» — мемуаристика). Взамен она делает работу более сложную и востребованную сегодня — вписывает художников советского арт-подполья в общую историю модернизма. Каждого из избранных (Василия Свешникова, Оскара Рабина, Леонида Сокова, Владимира Яковлева, Гришу Брускина, Илью Кабакова, Ивана Чуйкова и др.) персонально, пристально изучая их произведения. Бобринская находит отечественным поискам в искусстве западные параллели, но речь редко идет о прямом заимствовании, просто железный занавес для идей — не преграда. Но при формальном сходстве отмечает врожденные различия. «Поп-арт оказал существенное влияние на формирование стилистики и соц-артистов, и московских концептуалистов. (…) Однако при этом поп-арт по-советски оборачивается не эстетизацией массового и анонимного, как это было в западном искусстве, а производством уникального, практикой конструирования субъективности, единичности».
Книга Екатерины Бобринской — образец классического искусствоведческого текста. Никаких уступок ле-
нивому читателю, любителю поверхностного знания — каждый тезис доказан, все многочисленные предположения поддержаны цитатами (их количество напоминает, что автор — доктор искусствоведения), на каждый вопрос дан ответ.
Часто ответов дается несколько, и они предположительные: во-первых, потому что книга описывает не такие уж далекие для объективного взгляда 1950–1980-е годы, вовторых, многие герои этой истории (прежде всего Илья Кабаков) сами — или в диалогах — подробно себя и причины своего творческого поведения проанализировали. Бобринская не всегда солидарна с результатами такого самоанализа, с ней также не во всем можно согласиться. Что не мешает с уважением и симпатией — к автору и ее героям — читать эту книгу с риторическим вопросом в названии.
