18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Завтра в Третьяковской галерее на Крымском валу открывается «Гелий», первая персональная выставка, посвященная одному из крупнейших художников советской эпохи, Гелию Коржеву (1925-2012). Выставка вызвала полемику еще на этапе ее подготовки. Кураторы выставки, Наталия Александрова и Фаина Балаховская, рассказали TANR о своем видении творчества живописца.
Идея делать большую монографическую выставку возникла еще десять лет назад. Но теперь конкретно меня, если можно так выразиться, запустила выставка Виктора Попкова, которую мы делали совместно с РОСИЗО. Подготовка к ней взрыла в моем сознании какую-то целину. Стало понятно, что для Коржева нужна именно Третьяковская галерея и сделать это надо как можно масштабнее. Мы положили много сил, чтобы максимально расширить представление о художнике. Экспозиция и каталог начинаются с 1942 года, а заканчиваются периодом незадолго до ухода художника из жизни в 2011-м. Это позволило задуматься о предоттепельном периоде, времени, когда начинались все шестидесятники. У Коржева этот период выглядит парадоксально: вначале он интенсивно двигался в рамках школы Сергея Герасимова, в русле импрессионистической, жанровой живописи 1950-х годов — и потом его Влюбленные 1959 года выскакивают как бы совершенно неожиданно.
Парадокс заключается в том, что самые знаменитые его картины — триптих Коммунисты, или Старые раны, или Влюбленные — в последние десятилетия почти никто не видел «живьем». Я увидела эти вещи на выставке в Миннеаполисе, которую делал коллекционер Рей Джонсон. Эти произведения будут в нашей экспозиции, и к ним добавлен большой блок постсоветских работ 1990-х — именно они, пожалуй, будут главным из открытий. Цикл Дон-Кихот, библейский цикл, цикл Тюрлики — все они также из США, из собрания Джонсона.
Специфика американского собрания Реймонда Джонсона и российского — Алексея Ананьева состоит в том, что их формировал сам Коржев. В 1990-е годы Гелий Михайлович, очевидно безо всякой надежды на какую-то реализацию работ, начал очень тщательно подбирать Джонсону картины для приобретения. Потом такая же история получилась с Алексеем Николаевичем — я вижу руку самого Коржева, который составляет для коллекции Ананьева социальный цикл. Туда входят натюрморты, парафраз библейского Блудного сына, а также знаменитая Встань, Иван!.
В Третьяковской галерее есть небольшое собрание картин Коржева, среди которых три его известных хита: Художник 1961 года, с рисующим мелками на асфальте безработным художником, Егорка-летун — разбившийся мальчик, и картина Облака 1945-го, где безногий инвалид и пожилая женщина ждут чего-то, глядя на облака. Ну и целый цикл натюрмортов, которые мы получили в подарок от Союза художников России.
Гелий Коржев никогда не брал официальных заказов. По договорам, которые он заключал с Союзом художников, он писал картины на свои темы. Это очень редкая для союзовских времен ситуация. Коржев не писал вождей. У него есть картина Беседа, где изображен Ленин рядом со слепым народным сказителем, — это что угодно, но не лениниана. Гелий Михайлович про этот дуэт сказал: это про то, «как власть говорит с народом». Вот сейчас готовы ли мы на этот вопрос полностью ответить? Мы знаем, как происходит этот диалог в России?
Актуальность Коржева выходит за пределы его картин. Так получается с каждой из его работ, даже с самыми известными. Например, про картину Влюбленные, которую многие знают с детства, есть свидетельство Оскара Рабина. «Я был просто потрясен, и мой экзистенциализм начался с Влюбленных Коржева. Уставшие пожилые лица, натруженные руки и никаких сияющих высот коммунизма», — написал он в своей книге. Для него как для нонконформиста это было открытием.
Интенсивное включение Коржева в европейскую традицию 1960-х годов сейчас поражает воображение очень многих. Во всяком случае об этом статья Александра Боровского, открывающая издание к нашей выставке, он увидел в Коржеве европейца, связанного с традицией самого высокого модернизма, и именно он в своей статье поставил его в ряд с такими художниками, как Люсьен Фрейд, и плеядой до сих пор для нас малоизвестных художников.
Я на всю жизнь запомнила лекцию Мюды Яблонской, которая читала нам Введение в советское искусство на первом курсе исторического факультета МГУ. Она сказала: «Я скажу вам два страшных слова, вы их услышьте и забудьте, потому что произнесение их будет связано для вас с большими неприятностями». Я испугалась, как Людоедка Эллочка, не будет ли это слово «гомосексуализм». «Запомните слово „модернизм“ и слово „экзистенциализм“. И то и другое было в советском искусстве, но постарайтесь не употреблять этих слов всуе, это грозит вам большими неприятностями». Для меня это приоткрыло завесу над тем, к чему многие мои коллеги до сих пор с трудом подходят.
Живопись Коржева очень сложная. Он использует многослойную технику, лессировки (мои коллеги теперь дразнят меня этим словом). У нас в каталоге есть фотография Коржева, когда он делает Одноглазого солдата: в руке у него кисточка с тремя волосками, и на палитре три краски. Другое дело, что где-то он идет такой кисточкой, а где-то счищает мастихином, многократно накладывая слои краски. Например, рука на картине Мать: если посмотреть пристально — то там целая плоть наращена, внутри которой идут не только химические, но и «физические» процессы. Это другая ткань, но она так же наполнена неостановимыми процессами, как живая плоть. И в этом смысле он классический художник.
Главная мысль Коржева — проживание жизни. Это экзистенциальный ход — пройти через все, в утратах увидеть способность жизни идти дальше. В этом для него богатство жизни и ее смысл, невзирая на ее конечность и человеческое одиночество. Это ход большого мужества и большой смелости. Может быть, в этом мужестве, способности глядеть на это открыто и есть главный посыл обращения Коржева к современному зрителю. За единственным вычетом: он все-таки обращается к некой общности людей, среди которых надеется найти близких по взглядам. Когда мы делали выставку, я столкнулась с острой индивидуальной реакцией людей на творчество Коржева, даже среди нас, профессионалов, кураторов. И в этом смысле главная интрига выставки — воспримут ли зрители работы Коржева как обращение к народу или откликнутся сугубо индивидуальным восприятием, в том числе резким отторжением? Гелий Михайлович парадоксально, с одной стороны, будоражит интерес, с другой — очень сильно раздражает. Но однозначно: столкнувшись с его полотнами, их забыть невозможно. Невозможно отрицать их присутствие.
Гелий Коржев в определенном смысле легенда. Все о нем что-то слышали, многие что-то видели, чаще всего самые знаменитые работы из цикла Опаленные огнем войны и триптих Коммунисты. Но тех, кто представляет себе, что делал художник на протяжении всей своей долгой жизни, совсем немного. Хотя никаких запретных плодов нет и не было: Коржев показывал все свои главные произведения последовательно на больших выставках в советское время, позже два из трех его масштабных циклов были представлены публике: Тюрлики — в галерее «Риджина», библейский цикл — в Институте русского реалистического искусства. Этого было, очевидно, недостаточно, и всегда хотелось увидеть больше его вызывающих такую сильную реакцию работ. Третьяковская галерея предпринимала попытки еще при жизни художника сделать его ретроспективу, но он отказался, и довольно категорично. Можно только строить догадки почему.
Над выставкой мы работали около двух лет, было принципиально важно получить картины из Америки, из коллекции Рея Джонсона. Активно участвовала семья Коржева — дочери и внук: и произведениями, и текстами для каталога, и информацией, которую собирает созданный наследниками фонд художника. Очень помог ИРРИ: работами и опытом общения с художником (они делали его последнюю выставку). Увы, но в наших государственных музеях — и столичных, и провинциальных — Коржева мало, что тоже феноменально для художника такого масштаба, официально признанного, отмеченного всеми возможными наградами.
Масштаб Коржева стал ясен, как только первые его работы появились на выставках, и репутация выдающегося, выпадающего из любого мыслимого ряда художника только упрочилась с годами. Но это не было таким единодушным, единогласным успехом, и даже наоборот — часто оторопь. Чаще всего примерно понимаешь, чего ждать от художника, особенно если видел уже много его работ, но Коржев каждый раз поворачивал в совершенно неожиданном направлении. Например, в 1990-е все, кто знал его по Поднимающему знамя, были потрясены Тюрликами. Поэтому от выставки такого художника естественно ждать сюрпризов и чего-то невероятного.
Но самым невероятным оказалось то, насколько мало менялся Коржев, как последовательно, десятилетиями разрабатывал одни и те же темы, как тщательно формулировал свои высказывания, всегда принципиально важные, и, кажется, не считал нужным делиться другими, менее продуманными и не столь выношенными, мыслями. Мне кажется — вне зависимости от отношения к художнику, — было важно собрать его работы, представить их вместе, попробовать понять и открыть путь для изучения — более сложного, глубокого осмысления не только художника, а такого выдающегося явления в нашей художественной жизни и уже не нашей, а недавнего прошлого, которое сейчас переживается столь болезненно.
В первую очередь это касается социалистического реализма — как инструмента воздействия на художников и публику. Наверное, можно говорить о социалистическом реализме и применительно к Коржеву. Или наоборот, рассуждать о Коржеве как о соцреалисте. Хотя это непросто: и сама доктрина менялась неоднократно, хамелеоном приноравливаясь к времени и пейзажу, и Коржев возник на сломе эпох, в момент очередной смены окраски. Сам он предлагал термин «социальный реализм» и действительно был озабочен скорее социальными, чем политическими проблемами.
Но, несомненно, Коржев был советским художником. Художником своей страны, своего народа, своего времени. Когда идешь по выставке, то видишь эти связи — с литературой, с кинематографом, с идеями, волновавшими общество. Советский период сложен для осмысления. С одной стороны, он слишком близок, а с другой — люди слишком быстро забывают совсем недавние реалии (на открытии молодые люди, не узнавая, удивлялись, спрашивали, что это такое, глядя на вполне обычный самодельный протез). И тут оказывается, что художник — важный свидетель времени, его странностей и постоянного стремления выйти из себя, из бедного быта — к высоким идеалам, к подлинному служению.
На мой взгляд, Коржев — продолжатель классической традиции, которая в ХХ веке выглядит немного тяжеловесной; в ней всегда поэт больше чем поэт, он должен пробуждать добрые чувства, говорить правду и даже изрекать истины — за весь безгласный народ.
Коржев хорошо знал историю искусства, это видно и по его текстам, которые мы публикуем в каталоге. Очевидное влияние оказали на него итальянские неореалисты, и кино даже больше, чем изобразительное искусство. Он рано начал выезжать за границу, много видел. В том же каталоге мы публикуем воспоминания Олега Кулика, который был куратором выставки Коржева в галерее «Риджина». Кулик очень забавно сформулировал, что Коржев рассуждал, как мог бы рассуждать, например, Дмитрий Пригов. Говорили они и о российских современниках, и о западных, и, похоже, сам Кулик был удивлен широтой его взглядов в те годы, когда полемика между официальным и неофициальным искусством нередко переходила на личный, жесткий уровень.
Живопись у него не хороша и не плохая. Она такая, какая необходима была для выражения замысла, — убедительная. Сравнивая зрелые работы с совсем ранними опытами, видишь, как Коржев сознательно отказывается от красивой, манкой манеры в пользу того, что считал правдой. Для него важно было найти композиционные схемы, и он их использует повторно, преобразует, наполняет другим содержанием. Сейчас это сложно уже оценить, но Коржев довольно дерзко нарушал и разрушал каноны советского искусства, очень узко понимающего реализм. Но и картина, и фигуративный язык его вполне устраивали, и выйти за эти пределы он не стремился, даже в виде экспериментов. Хотя однажды начал писать картину, которую собирался показывать на потолке, к одному из произведений прикрепил табличку с рукописным текстом, в другое вклеил газету натуральную. Но это было не про преодоление преград, а так, по мере необходимости.
Часто говорят, что Коржев — трудный, тяжелый, страшный художник. Последнее, скорее, о силе воздействия. А в остальном, мне кажется, он стремился быть ясным и понятным. И всегда видел свет в конце туннеля. И важны ему были не трудности и преграды, а личность, преодолевающий все человек. Коржев верил в себя и в стойкость и силу человеческой личности. И сам был сильным человеком. Для него была важна гуманистическая традиция, и деятельность свою он понимал как миссию, важность которой не зависит от успеха. Всем известный Поднимающий знамя — это ведь не про историю и вообще не про советское (не только про советское). Это про преодоление земного, про поступок, а «знамя может быть любого цвета», говорил художник. Это про преодоление земного. Так же, как Егорка с его падением (Егорка-летун). И библейский цикл, cкорее, про ответственность не перед высшими силами, Богом, а перед самим собой.
Дизайнеры Евгений и Кирилл Асс, Надежда Корбут (фактически они стали соавторами выставки) помогли уйти от штампов в восприятии художника. Его масштабные работы принято выставлять в большом пространстве, на открытых стендах — они сделали лабиринт, который ведет от одной истории к другой, прорезали окна, через которые можно видеть совсем другие работы, так что возникает перекличка созданных в разное время произведения — своеобразный сквозной ход. Зрители и картины вступают в довольно тесный контакт, примерно такой, как был бы в небольшой совсем мастерской художника, где невозможно было отойти от работ на приличное расстояние, и это видно на видео, которое тоже включено в экспозицию.
