Я знаком с двумя испанками, которых в детстве водили в Прадо смотреть Менины. При виде шедевра Веласкеса одна из девочек тотчас расплакалась, другой захотелось поиграть c фрейлинами — матери едва удалось остановить ее, не дав дотронуться до великого полотна. Свою новую «автобиографию как историографию» Джонатан Браун назвал В тени Веласкеса. Судя по всему, именно Менины (1656) символизируют то, что больше всего пленяет его в испанской живописи с ее загадочной сдержанностью («руками не трогать») — пафосом, изображающим блеск окутанных тьмой жизней, — и с почти дразнящим приглашением. Ведь и ты, зритель, тоже в некотором роде являешься частью картины — давай, иди играть: все, от маленьких девочек до комментаторов типа Фуко, хотят «попасть внутрь картины». Тонко чувствующий испанское искусство, Браун помещает изучаемые картины в строгий социальный и исторический контекст. Но настаивает, что нужно как можно ближе рассмотреть уверенную désinvolture (фр. «непринужденность») мазков и завитков пигмента на холсте. Один из его учеников сказал: «Браун научил нас смотреть». Шедевры его внимательного и поэтичнейшего экфрасиса заостряют и наш взгляд тоже.
В новой книге Браун изображает, так сказать, мастерскую, откуда вышел он сам, — свой провенанс, институции, из которых соткана ткань его жизни. Его отец, состоятельный страховщик и бонвиван с прекрасным образованием, и мать, женщина более скромного происхождения, увлекались коллекционированием актуальных течений. Они ценили абстрактный экспрессионизм — вот и не удивительно, что в живописной манере Менин Браун усмотрел сходство с техникой Джексона Поллока. Одна из самых неожиданных иллюстраций в книге — фотография Джона Леннона и Йоко Оно в гостях у Браунов: на Ленноне женское платье, кружева и широкополая шляпа гранд-дамы. Богемная сторона воспитания Брауна побуждала его исследовать границы и неизведанные территории, ведь даже изучение золотого века Испании — занятие, которое мы (во многом благодаря Брауну) воспринимаем как беспроблемное, — в 1950-е годы казалось спорным: Испания под властью Франко стала государством-изгоем.
Социальная география — центральная тема в Брауновом обзоре собственной карьеры. Иногда оспаривание территорий служит предметом личного соперничества, как между художниками (Веласкесом и Кардуччи), так и между историками искусства (Диего Ангуло на официальном мероприятии внезапно читает поначалу сбитому с толку Брауну мини-лекцию о Мурильо с подтекстом «руки прочь, он мой!»). Где начинается и где заканчивается работа художника (мастерские, помощники, копии…)? В какой степени даже самые одухотворенные художники являются в то же самое время создателями «бренда»? Так, Эль Греко был и меркантильным управляющим корпорации своего имени, а Рибера изобрел самый настоящий товарный знак, повысивший его узнаваемость на рынке, что Браун описывает остроумной формулой «вид — логотип — подделка». И где пролегают границы «испанского искусства», если Браун указывает на то, что Мексику (не говоря уже о Фландрии) тоже следует ввести в это уравнение?
In the Shadow of Velázquez: a Life in Art History. Jonathan Brown. Yale University Press. 160 с. $45 (твердая обложка). На английском языке
