Сорокапятилетний Боттон выпускает примерно по одной книге в год: берет ту или иную проблему или сферу человеческой деятельности, недолго над ней думает, после чего обобщает размышления в очередной брошюре, которые «Эксмо» скопом перевело и опубликовало в прошлом году.
Боттон прославился (сначала на Западе, а потом и у нас) книгами, названия которых говорят сами за себя: «Искусство путешествовать» и «Утешение философией», «Как Пруст может изменить вашу жизнь» и «Радости и печали работы», «Озабоченность статусом» и «Неделя в аэропорту Хитроу», «Как больше думать о сексе» и «Архитектура счастья».
Последние книги Боттона посвящены новостным программам и искусству как важнейшему виду терапии, доступной современному человеку (на основании последней сделан вполне доступный лонгселлер).
Некоторое время я следил за твиттером Боттона, вскрывающим творческую манеру писателя, любящего сочинять емкие или же суггестивные афоризмы, сгруппированные вокруг волнующих его тем. Становится понятным, отчего книги Боттона невелики по объему: в них слишком много всего зашито, и каждое положение текста при желании может быть расширено — с помощью «воды» или стилистических изысков.
Но, как и положено остросовременному автору, Боттон хорошо понимает, что краткость не только сестра таланта, но и путь к успеху у людей с хронической нехваткой времени. В книгах его всегда есть четкие (хотя и не слишком обязательные, точнее, крайне субъективные) рекомендации в духе «как перестать беспокоиться и начать жить» и всенепременный сухой остаток, убеждающий читателя в том, что он не зря потратил деньги, купив очередное издание.
В «Как Пруст может изменить вашу жизнь» Ален де Боттон демонстративно следует технологии Дейла Карнеги, а может быть, пародирует ее. Между делом, детально просвещая нас странностями биографии Марселя Пруста и его величайшего романа.
Зато в «Религии для атеистов», разбирая роль литературы, искусства и архитектуры в жизни общества, Боттон переходит к совсем уже утопическим дерзаниям. «Точно так же, как светская литература лелеет надежду заменить собой Святое Писание, музеям, возможно, удается взять на себя эстетические функции церквей».
Правда, для того, чтобы Флобер или Толстой оказывали такое же сильное влияние, как Ветхий и Новый Завет, их нужно не читать, но постоянно перечитывать, чтобы чтение, подобно молитве или проповеди, составило систему. А для того, чтобы современные музеи не работали вхолостую, картины и скульптуры в них должны распределяться не по странам, эпохам, жанрам или направлениям, но по душеполезным темам. Например, «радости материнства» или «легко ли быть молодым?».
Точно так же в архитектурной части своих рефлексий, исходя из потребностей современного человека, Боттон предлагает строить храмы уединения и размышления (потому что мы редко остаемся в одиночестве и тишине), храмы перспективы, помогающие определиться не только с историческими, но и с личностными масштабами, ну или храмы «духа места». «Один из таких храмов может быть посвящен энергии мегаполиса, другой — очищающему спокойствию пустынной тундры, третий — яркости тропического солнца…»
У этого англичанина вообще очень много идей и советов, проверенных на себе, поэтому было интересно пообщаться с Аленом де Боттоном лично и задать ему, с помощью писательницы Маргариты Меклиной, несколько вопросов в жанре «беседы о творческих планах».
Как вы придумываете темы своих новых книг?
Все, к чему я стремлюсь, в общем и целом, — это писать обо всех тех вещах, которые имеют влияние на жизнь отдельно взятого типичного представителя развитой капиталистической страны. Поэтому я рассматриваю отношения, карьеру, детей, амбиции, страхи, смертность, одержимость жадностью, коррупцию, место религии в жизни, стремление к покою, роль искусства, роль образования и так далее.
Когда, в какой момент вы понимаете, что можно (нужно) садиться за новую книгу?
Я чувствую, что должен начать новую книгу, когда ощущаю, что наконец-то понимаю вопросы и проблемы, находящиеся «внутри» избранной мной темы. Это может занять годы. Я бы обозначил период примерно в 10–15 лет с того момента, когда у меня возникает идея новой книги, и до момента, когда я чувствую, что наконец могу со всеми силами и знаниями взяться за этот проект.
Возвращаетесь ли вы к старым текстам? Дополняете ли их?
Я возвращаюсь не к самим книгам, а к темам, и темы, конечно, я могу и расширить, и внести в них необходимую нюансировку.
Что вы сейчас «разминаете»? Какие темы находятся у вас в разработке?
Сейчас я изучаю вопрос длительных отношений, а именно супружества. Мне также небезынтересна азиатская философия.
Почему для одной из своих последних книг вы выбрали Пруста, а не, скажем, Толстого или Бальзака?
Потому что Пруст — философ, а не только человек, пишущий романы. Его заботят характеры и воплощения места, но он также интересуется ни больше ни меньше как смыслом жизни. Бальзак же более легковесен. Я мог бы написать похожую книгу о Толстом и, возможно, когда-нибудь это сделаю.
Вы много и часто выступаете. Что вам нравится больше, выступать или писать книги?
Я предпочитаю писать книги. Лекции — это всего лишь коммерческая деятельность, и я понимаю, что за ней стоит, но от природы я необыкновенно застенчив.
Отличается ли реакция ваших слушателей от реакции ваших читателей?
Когда ты говоришь на публике о своих книгах, ты сразу же видишь, что работает, а что нет. К примеру, можно сразу понять, если в зале кто-то храпит!
Каким вы представляете себе своего русского читателя?
Понятия не имею, как люди воспринимают мои книги, и это, конечно, грустно… Но я точно могу представить, что любой русский, читающий мои работы, — мой друг.
