«Если начинал с академического русского пейзажа, а теперь тебя приводит в восторг выставка Джеффа Кунса — это круто!»

«Эритаж» — первая и единственная русская галерея, участвующая в ярмарке Design Miami/Basel. Ее владелица Кристина Краснянская рассказала об этом проекте, о стратегии галереи и о своем взгляде на искусство.

Российские галереи не часто участвуют в крупнейших международных ярмарках, тем более в ярмарках дизайна. Как вы попали на Design Miami/Basel?

На ярмарку Design Miami/Basel, которая проходит параллельно Art Basel, я ездила каждый год. И наблюдала, как удельный вес ар-деко на ней уменьшался в пользу функционализма и минимализма, а также 1950–1960-х годов. Никогда не забуду, как основатель и куратор ярмарки Крейг Робинс водил меня по выставке. Мы остановились у стенда одного датского галериста,  представлявшего аскетичную мебель небольших размеров, простенькую, и он мне с гордостью сообщил, что весь стенд у него купил Абрамович. Меня так это впечатлило! Вдруг родилась мысль, что нечто подобное я видела в детстве. Я набралась наглости и предложила Крейгу Робинсу привезти советский дизайн (ни одной русской галереи до этого на ярмарке не было). Он спросил: «А разве в Советском Союзе вообще был дизайн?» На Западе люди знают только живопись русского авангарда.

Потом я поняла, насколько сложную мы поставили себе задачу. Пришлось столкнуться с тем, что этих предметов просто нет, даже в музеях. Борис Иофан, который был главным архитектором Дома на набережной (1928–1931), проектировал и мебель для интерьеров этого дома. После Второй мировой жильцы возвращались с трофейными немецкими шкафами и диванами, а все старое просто сжигали во дворе. Немецкая мебель казалась им более интересной, более модной, заграничной, в конце концов. Мы нашли в частной коллекции только один стул Иофана 1929 года. Обратились в Строгановскую академию, при которой был экспериментальный цех, делавший мебель для выставок на ВДНХ в 1958, 1962 и 1968 годах, прототипы для хрущевок. На ярмарке в Базеле мебель может быть только авторской — пришлось перерыть все архивы, чтобы найти, кто работал в советских мебельных КБ. В общем, проделана огромная работа.

В итоге мы сделали проект под названием Советский авангард и поставангард и получили великолепные отзывы в западной прессе. И у нас почти всю мебель купили — правда, в основном русские коллекционеры. А мне хочется изменить взгляд западного зрителя и коллекционера. В этом году мы везем на ярмарку советский ампир (из песни слов не выкинешь, дизайн этих предметов связан с имперскими амбициями Сталина). Но теперь, когда поменялся исторический контекст, эта мебель совершенно по-другому читается. Отпало все лишнее, осталась форма. Ведь ее делали настоящие художники — Николай Лансере, например. Мы покажем предметы Каро Алабяна для Театра Советской Армии, вещи из министерской квартиры на Фрунзенской набережной, из гостиницы «Москва». Фантастические мелочи, например, стакан Я грамотный. Интересные лампы. Большое фаянсовое панно Исидора Фрих-Хара, которое не пропустила цензура. Конечно, всегда это риск: в прошлый раз я понимала, что представляю предметы в общем европейском тренде, в этот раз — совершенно другое. Однако эти вещи по своему качеству, стилю, возрасту и небольшому оставшемуся количеству, несомненно, являются коллекционными.

Первое образование у вас экономическое. Как вы попали в мир искусства?

Все началось, когда я и моя семья стали интересоваться искусством и собирать его, на общей волне. Меня поразило то особенное ощущение, которое возникало после посещения галерей или общения с дилерами, — ощущение, что открывается особый мир. Выходишь «с перезагрузкой». Вначале все ограничивалось хобби. Но однажды один человек меня спросил: «Чем бы ты хотела заниматься для души?» И я вдруг ответила, что хотела бы заниматься искусством. Я пошла получать второе образование (окончила Институт культурного просветительства Ирины Рыбак). Параллельно работала в закрытой галерее, которая занималась антиквариатом и немного современным искусством. Был период, когда я занималась дилерством. Это было очень доходно. Но в глубине души я мечтала о большем — о своей галерее.

Галерея в Москве — это трудное дело?

Как показала практика (особенно теперь, после закрытия известных московских галерей), галерея — да, это сложный бизнес. Сложно прогнозируемый, поедающий время и силы. Насчет галерейного бизнеса есть расхожее заблуждение, что это подходящее, не отнимающее много времени занятие для красивой девушки. Так вот, рынок искусства очень жесткий, и мир этот — мужской. Все успешные серьезные мировые галеристы, за редким исключением, — мужчины. Круг узкий, предложение ограничено (если речь идет о старом искусстве), никто никого не ждет и редко впускает. Ошибка может стоить нескольких лет реа-билитации. Это минное поле. И чтобы что-то получалось, нужно бежать как белка в колесе, расслабиться невозможно. Здесь важны личная энергия и личное участие. Это персонифицированный бизнес. Лицо галереи — всегда конкретный человек.

Как формировался круг клиентов галереи?

Когда я начинала заниматься продажей искусства, казалось, что круг моих знакомых коллекционеров так широк, что стоит объявить о моем занятии — и они ринутся покупать у меня все. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что никто и не собирается этого делать. Сейчас я понимаю почему, а тогда была обескуражена. Это был сложный момент.

Мне очень приятно, что моей площадке уже пять лет и сформировался круг клиентов, которые доверяют, покупают и не разочаровываются. Мы растем, ко мне стали приходить серьезные коллекционеры.

Вы советуете им, что покупать?

Даже теперь, когда я смотрю на искусство с коммерческой точки зрения, на вопрос о том, что покупать, я про-
должаю отвечать: «Покупать нужно то, что нравится». И задача куратора или галериста — так направить покупателя, чтобы, учитывая его вкусы, сделать приобретение еще и правильным вложением.

Как же определить для этого верную цену?

Главное — честность по отношению к покупателю. Когда человек начинает посещать галерею, есть два
пути. Один — сделать сверхприбыль и потерять этого человека навсегда. Потому что рано или поздно он поймет, что покупал невыгодно для себя, и исчезнет (это в лучшем случае, а в худшем даст определенного рода рекламу). Я работаю подругому, в долгую. Я нормально отношусь к тому, что мои клиенты, покупая вещи в других местах, консультируются со мной насчет цены. Я стараюсь быть объективной, не отговариваю никогда, если работа и цена соответствуют. По сути, цена искусства — это то, сколько человек готов заплатить за впе-
чатления от увиденного.

Даже в кризис?

У меня часто спрашивют: «А как же вы в кризис?» Так вот, кризис мы пережили нормально.

Вас не смущают вопросы о цене искусства?

Я не музей, я коммерческая организация. Не стесняюсь коммерческого аспекта, в этом нет ничего зазорного.
Галереи существуют, чтобы продавать искусство и формировать рынок.

Зачем художественной галерее еще и проводить аукционы?

Идея была моей: это расширяет круг потенциальных клиентов. На аукционе много работ на разный вкус
и кошелек, и ко мне действительно стали приходить разные покупатели, люди, которые раньше не приходили. В то же время мне проще сделать три выставки, чем один аукцион: он отнимает очень много времени и сил. Каждый раз говорю себе, что этот аукцион последний.

Вы уже семь лет наблюдаете за своими московскими покупателями и зрителями. Они меняются?

Если начинал с академического русского пейзажа, а теперь тебя приводит в восторг выставка Кунса — это круто.

Когда Ларри Гагосян привез в 2008 году свою выставку То, что вам предстоит, весь бомонд туда ринулся. А у Гагосяна есть манера не подписывать работы, предполагая, что приглашенные сами способны узнавать авторов. А может, это психологическое давление, потому что непонятно, что это, сколько стоит и сколько «весит» и кто все эти люди, которые это сделали. Потом мои знакомые обменивались своими ощущениями: «Как вам выставка?» — «Впечатляет!» А большинство приглашенных, конечно, к такому искусству не были готовы. Это интересный путь, когда то, что вызывает отрицание у человека неподготовленного, дает просвещенному понимание идеи художника и искреннее восхищение эстетикой, которая ранее была непонятна. Такую серьезную работу может проделать только человек, который хочет развиваться.

Как сформировалось главное направление деятельности «Эритажа»?

С одной стороны, приоритетным направлением моей галереи были и остаются художники русского зарубежья. Мы выбрали их потому, что это художники вне этнической принадлежности. Они русские, но интегрированы в западный формат, их работы находятся в западных музеях и у западных коллекционеров. Среди них есть очень громкие и сильные имена: не нужно объяснять, кто такой Шагал или Гончарова с Ларионовым.

С другой стороны, есть целый пласт не открытых зрителю имен, которые очень интересно представлять, делать выставки. Это хорошая возможность для творчества.

Мы сделали прекрасную выставку Андрея Ланского. К нам приезжал канал «Культура» снимать репортаж (правда, назвали нас «Эрмитажем», но мы не обиделись). Это один из моих любимых художников. У нас была отличная подборка, начиная с ранних работ и кончая мозаикой и Книгой художника. Многие из этих работ участвовали в выставках в Русском музее и ГМИИ им. Пушкина.

Потом недавняя выставка Русский экспрессионизм: Григорьев, Анненков, Ланской, Загреков. Участвовали и музейные, и частные коллекции. Вещи мощнейшие были, многократно опубликованные. Сейчас мы думаем, как бы еще показать ее в Лондоне и привлечь вещи из западных коллекций.

Хотя, как практически любая галерея, мы занимаемся более широким спектром имен. Если придет мой клиент и скажет, что хочет Айвазовского или импрессионистов, безусловно, я смогу ему помочь.

Как и когда вы занялись еще и дизайном?

Посещая европейские и американские галереи дизайна, я пришла к выводу, что у нас пустует эта ниша. (я не имею в виду магазины, что продают итальянские диваны массового производства).

Мы сделали проект с двумя парижскими галереями: Yves Gastou (специализируется на ХХ веке) и Didier Aaron (антикварные супервещи по суперценам). Это была фантастическая выставка. Наш постоянный дизайнер Елена Акимова перекрасила всю галерею, мы смешивали несочетаемое: комоды XVI–XVII веков с хай-тековскими часами; от комода королевского краснодеревщика Жан-Франсуа Эбена (стоимостью €2 млн) до вещей нарушающего все традиции современного дизайнера Мартена Бааса через французский неоклассицизм 1930-х годов Жака Адне и Жильбера Пойлера и заканчивая предметами Джо Коломбо и Этторе Соттсасса. Подобное было в Москве впервые.

Мы хотели показать, как здорово собирать дизайн и как здорово все смешивать. Попадая в интерьеры к своим знакомым, я вижу, насколько они повторяют друг друга. Интерьеры, сделанные под ключ, быстро становятся неактуальными. Идея эклектики, сочетания разных стилей — этот тренд востребован на Западе, такой способ позволяет более гибко воспринимать пространство. Интерьер становится не олицетворением личности дизайнера, а воплощением личности и вкуса хозяина.

Не могу сказать, что все эти предметы стали продаваться как горячие пирожки. У всех наших клиентов есть декораторы, а купить самому стул или стол оказалось задачей не из легких.

Какие еще у вас планы?

Мечтаю снять документальный фильм (для западного зрителя) о взаимосвязях и влиянии советской истории, архитектуры и дизайна. Потом Маастрихт — принять участие в ярмарке TEFAF было бы очень интересно. Там как раз хочется показать художников русского зарубежья. Хочу принять участие в ярмарке Design Miami/Basel в Майами — на ней я бы предпочла показать современный дизайн русских художников, например, сде-мым скульптором Алексеем Морозовым. Хочу сделать много, но в сутках всего 24 часа, и в одно время можно находиться только в одной точке мира. Но точно знаю: сказать, что живу интересной жизнью, — это ничего не сказать.