18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
«Раньше это было забавно, а теперь — становится страшно», — начинающийся с этих слов пост на официальной странице Государственного музея архитектуры имени А.В.Щусева в Facebook собрал более 500 перепостов. (Правда, предложенным музеем хештегом «нетринос» пользоваться почти никто не стал.) Сотрудники музея обратили внимание на бронзовых собак, установленных на станции метро «Площадь Революции», которая имеет статус выявленного объекта культурного наследия. «Можно наблюдать целое паломничество туристических групп для ритуального прикосновения к мордам овчарок. Результат нам всем известен: морды несчастных животных отполированы до блеска, а от самих носов остались лишь дырочки. Еще пара лет — и овчарки превратятся в бульдогов». Далее следовал призыв музея к руководству метрополитена защитить скульптуры. Правда, каким способом — сказано не было. Об этом развернулась целая дискуссия пользователей интернета, привлекшая внимание СМИ. Скоро стало понятно, что обсуждение касается вещей более широких и глубоких, чем вопросы сохранения отдельных скульптур.
«Все студенческие годы проходила мимо этих прекрасных скульптур, и даже мысли не возникало их трогать. Откуда это желание у людей везде совать свои руки?» — «Общегородской ритуал натирания носа собаке — это более важная часть культуры, чем третьесортная скульптура». — «Общегородским ритуал стал в середине 1990-х с подачи понаехавших. И с расцветом белиберды в виде гороскопов, гадалок и экстрасенсов». Эти три далеко не самые жесткие реплики, взятые почти наугад, в какой-то степени передают накал страстей. Ожили все «древние демоны» московской культуры: одни выражали неприязнь к «понаехавшим» и к «верунам» (то есть к тем, кто считает натирание носа собаке приносящим удачу), другие требовали «запретить запрещать». Одни предлагали ввести штраф за натирание носов, другие выдвигали более экзотические предложения спрятать собак за решетку и даже надеть на них намордники.
Действительно, откуда такое желание трогать памятники искусства? И откуда такое желание бить по рукам тех, кто их трогает? Тем более что куда более рациональной кажется стратегия зарабатывания на феномене деньги. Так, например, поступают в Вероне. Там грудь скульптуры, стоящей перед домом Джульетты, истерли до того, что статуя треснула, но никто не пытался искоренить зловредный обычай. Оригинал скульптуры забрали в музей, а на его место установили копию. И если посмотреть на историю музея, посвященного шекспировской героине, то возникает предположение, что традиция с помощью груди Джульетты превращать несчастную любовь в счастливую пошла в народ не сама собой.
Дом, построенный в XIII веке и принадлежавший когда-то роду Даль Каппелло (прообраз семьи Капулетти), благополучно разрушался до 1930-х годов. Но в 1936-м вышел фильм Джорджа Кьюкора «Ромео и Джульетта», вызвавший всплеск интереса к легенде, — и начались реставрационные работы, которые, правда, затянулись аж до 1997 года. Зато теперь музей, чьи интерьеры и даже в какой-то степени экстерьеры частично списаны с нескольких наиболее успешных экранизаций пьесы Шекспира, считается одним из основных источников поступлений в бюджет города. Разумеется, речь идет не столько о плате за билет, сколько о том, что значительная часть людей просто не приехала бы в Верону, если бы не музей и весь окружающий его комплекс практик и легенд.
Практики прикосновения к памятникам существуют, вероятно, во всех городах мира и довольно часто используются для привлечения туристов, хотя, конечно, они древнее, чем маркетинговые стратегии. На той же «Площади Революции» отполированы не только морды собак, но и туфля девушки, читающей книгу, и ботинок студента. Натерты до блеска рога и вымя Козы-дерезы в Нижнем Новгороде и нос совсем недавно установленной скульптуры Буратино в Самаре. В сети упорно циркулируют слухи об обычае трогать тестикулы коня Петра I в Петербурге, хотя эта задача кажется трудновыполнимой. Гиды с готовностью подскажут вам, что, прикоснувшись к уже натертому до блеска пальцу на ноге Аристотеля на центральной площади Салоник, можно стать умнее.
Вообще, именно гиды становятся основными распространителями «сенсорных практик». И это кажется понятным: бросание монет, навешивание замков на мосты и ритуальные прикосновения — это простые, но эффективные способы очеловечить город, сделать его «ручным» и понятным. В принципе, как вообще с научной точки зрения можно отделить «памятник культуры» от практик его освоения? Крупнейшие соборы Европы ушли под землю на несколько метров благодаря культурному слою, принесенному на подошвах их посетителей. Что же, может, просто изготовить копии собак и заменить ими оригиналы? Внучка автора станции Алексея Душкина, архитектор Наталья Душкина сказала СМИ, что такое решение ей не кажется оптимальным. Сам же Манизер, по воспоминаниям его жены, тактильные выражения народной любви воспринимал исключительно как акт вандализма.
«Мне кажется, что статуи с „Площади Революции“, как и многие другие объекты, которые меняются от соприкосновения со зрителем, не стоит реставрировать до исходного, идеального состояния, — рассказал нашей газете медиевист и антрополог Михаил Майзульс. — То, что вокруг этих статуй возникли приметы и их натирают до блеска, — важная часть их биографии, свидетельство того, как они функционируют в пространстве города. Конечно, важно защитить памятник от разрушения. Но при этом статуя в метро — не музейный объект, пребывающий в вакууме за стеклом. Скажем, многие средневековые образы в XVI–XVII веках подверглись атакам протестантов-иконоборцев и были ими изуродованы. Умная реставрация порой сохраняет следы этих повреждений. Образ материален, материальность несовершенна и со временем „впитывает“ реакции зрителя».
Прикосновение — одна из самых древних магических практик, считают историки культуры. Именно через прикосновение можно стать единым с тем, к чему прикасаешься, — так, видимо, считали люди еще в каменном веке. Обведенные краской силуэты человеческих ладоней на стенах пещер считаются одними из самых древних искусственно созданных изображений. Зачем они были нужны? Историк фольклора Софья Агранович и лингвист Евгений Стефанский в одной из книг трактуют эти изображения как часть ритуального контакта с предками. В качестве далекого потомка этого ритуала они приводят невинную, казалось бы, детскую игру. «В игре „в ладушки“ играющие касаются ладонями друг друга, вероятно, имитируя встречу, соединение живых и мертвых, предков и потомков. Показательно, что сейчас эта игра практикуется между ребенком, сознание которого только пробуждается, и взрослым», — пишут они. Действительно, странная песенка о ладушках, которые были у бабушки, очень напоминает описание поминальной тризны: ели кашку, пили бражку, а потом куда-то «полетели» (вспомним традиционное кормление птиц на кладбищах).
Древним ритуалам, приметам и практикам, связанным с прикосновением, нет числа. Каста неприкасаемых, традиция прикладывания к иконам и мощам. Ритуал прикосновения к Стене Плача и ко множеству других святынь. Целование земли. Возложение рук на Библию (как вариант — на Конституцию) при клятве. Наконец, та же Агранович находит архаические корни в обычае «застукиваться», прикасаясь к стене или дереву во время игры в прятки, и в прикосновениях при играх в жмурки и салочки. По логике первобытного мышления «спрятаться» можно только в загробном мире и, чтобы вернуться из него, нужно дотронуться до дерева, которое связывает миры живых и мертвых. Водящий в игре в жмурки изображает «жмура», то есть мертвеца, прикосновения которого достаточно, чтобы увести с собой на тот свет. Современная культура активно использует эти архаические модели для производства новых практик и объектов — можно вспомнить отпечатки рук и ног кинозвезд на аллее Славы в Лос-Анджелесе.
Фиона Кэндлин, профессор музеологии колледжа Биркбек Лондонского университета, посвятила почти два десятилетия изучению тяги посетителей музеев трогать экспонаты и написала об этом книгу «Искусство, музеи и прикосновение». Она обратилась к этому вопросу в начале 2000-х, когда в Великобритании были приняты законы против дискриминации людей с ограниченными возможностями. Музеи обязали предоставлять некий сенсорный контент для незрячих. Но после нескольких лет наблюдений Кэндлин убедилась в том, что трогать экспонаты хотят не только незрячие. Причем трогают не то, что трогать можно, а то, что кажется самым интересным. Забавным доказательством ее наблюдений может служить «тамблер» (микроблог) фотографа Стефана Драшана, где выложены десятки фотографий людей, трогающих (или пытающихся потрогать) музейные экспонаты, в том числе картины, в отношении которых запрет на прикосновение кажется очевидным.
Проведя долгое время в Британском музее, беседуя со смотрителями и посетителями, Кэндлин составила своего рода каталог нелегальных сенсорных взаимодействий с произведениями. Выяснилось, что в прикосновениях есть определенная логика. Посетители обводят пальцами иероглифы, гладят голову галикарнасского коня и живот императора Септимия Севера. Мотивируют свои действия они самыми разными причинами. Хотел проверить, настоящая ли вещь. Думал, что раз это не за стеклом, значит, трогать можно. Но главная причина, по Кэндлин, заключается в том, что человек просто не может по-настоящему понять вещь, не прикоснувшись к ней. Мы действительно устанавливаем таким способом контакт. Нам нужно померить, насколько глубоко уходит в материал гравировка, ощутить под пальцами тот материал, с которым скульптор провел столько времени. Посмотреть на каменный топор, которому больше 10 тыс. лет, и взять его в руку — это опыт совсем разного порядка. Ладонь предка по-прежнему ждет прикосновения живой руки — и мы это чувствуем.
В последнее десятилетие родилось множество музейных программ, основанных на тактильном опыте. Значительная их часть, конечно же, предназначена для незрячих. Но не только. Старейшая школа для слепых в США — школа Перкинса создала Тактильный музей, который пользуется популярностью далеко не только среди незрячих. Здесь можно потрогать вещи, прикоснуться к которым в жизни очень сложно, например реплику Розеттского камня или соломенную крышу средневекового крестьянского дома. Есть тут и вещи, в принципе не поддающиеся осязанию, типа увеличенного «макета» клетки крови.
Кажется, мы далеко ушли от вопроса натирания носов, но можем вернуться, сделав крюк через еще одно понятие музеологии, вышедшее в широкий обиход, — практики участия. Граница между зрителем и автором размывается и в музеях, и в архитектуре, и в театре, и даже в кино. Люди просто превращают все, что могут, в «интерактивные объекты». Вопрос в том, чтобы предоставить им правильные инструменты до этого.
Что же касается собак Манизера, то Московский метрополитен официально ответил Музею архитектуры, пообещав неожиданно человечные решения: вместо замены скульптур на копии, надевания намордников или арестов и штрафов для любителей сенсорного контакта пассажиров метро будут информировать о ценности скульптур с помощью экранов, установленных в вагонах.
