Розалинд Полли Блейксли: «Когда я впервые увидела русскую живопись, я подумала: почему мы ничего о ней не знаем?»

В вашей книге Russian Canvas: Painting in Imperial Russia, 1757–1881 («Русский холст: Живопись в императорской России, 1757–1881») впервые на английском языке так подробно описана целая эпоха. Действительно, за границей о русском авангарде знают гораздо больше, чем о художниках, которых мы считаем хрестоматийными: Боровиковском и Левицком, Венецианове, Тропинине, Брюллове, передвижниках. Как вообще возникла идея такой книги?

Я влюбилась в русскую культуру, наверное, лет 30 тому назад. Мне повезло: в Англии редко бывает возможность заниматься русским языком, а у меня в школе был преподаватель, который раньше работал в центре, где готовят шпионов. Он не мог получить визу, чтобы приехать в Россию, зато прекрасно говорил по-русски (он занимался у иммигранта в Париже). Все это сильно повлияло на меня, я решила изучать русскую культуру. Впервые я приехала в Россию, когда мне было 17 лет. В Третьяковке я увидела русскую живопись и подумала: «Это что? Почему мы ничего об этом не знаем?» Я поступила в аспирантуру в Оксфорде, много лет занималась русской живописью и давно хотела написать такую книгу, чтобы представить те периоды вашей национальной школы живописи, которые всегда остаются в тени авангарда.

В предисловии вы пишете, что до вас русские художники этого периода считались какой-то периферией Европы или вообще исключались из европейской истории искусства, а вашей задачей было показать их как часть европейского культурного процесса.

Я хотела показать, что русские художники того периода, XVIII–XIX веков, вовсе не были на периферии Европы, они были частью огромного круга международных художников, которые общались, например, в Риме, в Париже.

Кроме того, когда я работала над книгой, я узнала, что русские могли служить примером. Так, секретарь нашей Королевской академии художеств в Лондоне переписывался со своим коллегой из Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге, потому что считал, что организация Императорской академии была намного лучше, чем у нас.

А еще у вас есть глава, посвященная женскому движению в искусстве того времени. Эта тема далеко не изучена даже в России. Вы нашли удивительных женщин?

Да, их было достаточно. Много лет тому назад я была куратором выставки картин художников-женщин из Эрмитажа, которая проходила в Национальной художественной галерее в Вашингтоне. Я работала в архивах и нашла очень много упоминаний о дипломах, наградах и поощрениях, которые Академия художеств давала женщинам-вольнослушательницам. Академия готова была признавать художниц, даже если они работали дома.

Для вас важно было подчеркнуть, что вы описываете эпоху именно императорской России? Это звучит в названии вашей книги.

Я очень долго думала, как назвать мою книгу. Я хотела подчеркнуть, что она о периоде до авангарда. Книга заканчивается на передвижниках, и я стремилась показать, что она не охватывает более поздние и более известные периоды, стиль модерн и «Мир искусства», например. Если вы работаете за границей и вы специалист по русской живописи, все думают, что вы занимаетесь или иконами, или авангардом. Вот поэтому я и включила в название слово «императорская».

Вы пользовались русскими изданиями? Может быть, у вас были русские консультанты?

Конечно, я пользуюсь русскими книгами и архивами. И я очень рада всем русским специалистам, с которыми общалась в течение последних 30 лет. Когда мне было 25, я приехала в Россию, жила в Москве, потом в Питере, занималась у Дмитрия Сарабьянова. Это было огромной честью и стало основанием моей карьеры. Он так щедро делился знаниями и всегда смеялся из-за того, что я очень любила Перова и Репина. Спрашивал: «Зачем Перов?» — потому что сам он тогда интересовался Кандинским, Малевичем. Именно он показывал мне самые главные источники и архивы, и я помню, как мы у него на кухне часами говорили о русском искусстве.

Какие ваши любимые русские картины? Например, у Перова?

Наверное, «Тройка». Это великолепная, очень сложная картина, там такие детали! Например, сломанные зубы мальчика. Я могу смотреть на это произведение постоянно, там так много всего!

«Тройка» — знаменитое полотно. Но, когда я работала над книгой, мне было очень интересно изучать малоизвестные картины, из архивов или провинциальных музеев. Например, пару картин художника Федора Иванова «Студия на корабле», где изображена мастерская братьев Чернецовых (так они путешествовали по Волге). Чернецовы писали в письмах и дневниках, как им было тяжело, что погода была плохая, они все время теряли вещи и так далее. Меня поразило, что существует картина, где все это изображено. По итогам этой поездки братья Чернецовы написали огромную панораму, чуть ли не 300 м в длину. Когда ее показывали, играла специальная музыка, чтобы создать ощущение, что вы у воды. Но из-за того, что полотно надо было все время сворачивать и разворачивать, живопись быстро разрушилась. Вот было бы замечательно ее реконструировать!

Вы не только автор книг, но и куратор. Вы были куратором выставки из лондонской Национальной портретной галереи в Государственной Третьяковской галерее. Тогда Третьяковка повезла в Лондон портреты русских деятелей, а вы отобрали работы британских художников. Как это все происходило?

Это был один из самых счастливых эпизодов в моей жизни. Лет за пять до открытия выставки мы разговаривали с директором Национальной портретной галереи, и я ему рассказала о том, что есть потрясающие портреты русских, связанных с театром, музыкой и литературой, которые просто неизвестны у нас. Он сразу увидел все возможности этого проекта. Мы приехали в Третьяковку — и ее директор тут же согласилась. Это был уникальный момент. Я попросила Третьяковку дать нам самые важные, самые любимые мои портреты. Например, портрет Достоевского кисти Перова. Выставка не была огромной, там было только 26 картин, но отклик зрителей был потрясающий. Мы надеялись, что будет 40 тыс. посетителей, а пришло почти 70 тыс.

Великие предшественники, или Что еще можно почитать о русском искусстве этого периода на английском языке

Camilla Gray. The Russian Experiment in Art, 1863–1922. 1962
Камилла Грей. «Русский эксперимент в искусстве, 1863–1922». 1962

Легендарная книга была выпущена в 1962 году и стала сенсацией. Камилла Грей (1936–1971) открыла для западного мира русский авангард, но не только: эпоху экспериментов в своей книге она отсчитывает от передвижников. Восемнадцатилетняя девушка из семьи британских искусствоведов приехала в СССР в 1955 году учиться на балерину в Большом театре, но увлеклась неофициальным искусством. Четыре года она работала над книгой, собирая сведения в разных архивах и общаясь с живыми свидетелями: Михаилом Ларионовым и Наталией Гончаровой, Антоном Певзнером, Давидом Бурлюком и Александром Бенуа, ее консультировали Альфред Барр и Дмитрий Сарабьянов. В Москве она познакомилась с художником Олегом Прокофьевым, сыном композитора, и вышла за него замуж. Умерла в 35 лет.

Elizabeth Valkeneir. Russian Realist Art: The State and Society. The Peredvizhniki and Their Tradition. 1977
Элизабет Валкенер. «Русское реалистическое искусство: государство и общество. Передвижники и их традиция». 1977

«Я думала, что все передвижники — преданные последователи Николая Чернышевского и других революционных демократов, как утверждалось в советских книгах, но обращение к первоисточникам показало, что все гораздо сложнее и многие передвижники были либералами и часто стремились к личной свободе больше, чем к революционным реформам», — писала в предисловии к одному из переизданий своей книги Элизабет Кридл Валкенер (р. 1926), американская исследовательница польского происхождения, профессор Колумбийского университета. В советское время эта книга попала в спецхран библиотек, то есть ее выдавали только по особому разрешению.

Dmitri V. Sarabianov. Russian Art: From Neoclassism to the Avant Garde. 1800–1917. Painting. Sculpture. Architecture. 1990
Дмитрий Сарабьянов. «Русское искусство: от неоклассицизма к авангарду. 1800–1917. Живопись, скульптура, архитектура». 1990

Знаменитый профессор Московского государственного университета суммировал в этой книге свои многолетние исследования по истории русского искусства. Вот что писал рецензент New York Times в 1990 году, когда книга вышла: «Автор напоминает нам о том, что русские авангардисты опирались на столетие глубокого и часто новаторского взаимодействия с европейским искусством. Он рассматривает русскую революцию как кульминацию этого процесса. И он доказывает, что многие российские художники XIX века должны быть признаны полноценными участниками эволюции европейского искусства в целом».