18+
Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие.
Мы совершаем прогулку по величественному пантеону, стены его украшает многовековая культурная традиция, а залы полны неиссякаемым творческим потенциалом. Наш путь недолог, и мы оказываемся перед пышным ложем, усыпанным искусственными цветами, на котором лежит тело. Мы сразу узнаем торжественного мертвеца; несмотря на признаки недавней кончины, он хорошо сохранился: кожа выглядит эластичной, волосы лоснятся, и кажется, что за закрытыми глазами его теплится вечная и недоступная нашему пониманию жизнь. Одного взгляда на это священное тело достаточно, чтобы в сознании набатом звучали величественные голоса, они кричат нам: «Великая, огромная, безграничная, многовековая, неиссякаемая и вечная». Такой песней нас встречают чертоги великой русской культуры.
За свою недолгую осознанную жизнь русская культура пережила многое: непонимание, давление, отчуждение, унижение, пытки, казни и ссылки. Все это длилось до тех пор, пока культура не попала в руки опытных советских бальзамировщиков. Они создали канон, эстетическую мазь, которая заставляла измученное тело забывать о страданиях и становиться послушной мертвой куклой. Благодаря их невежественным наследникам культура превратилась в святые мощи, которые гальванизируют при любом удобном случае и пускают в пляс на потеху зрителям.
Мы, хтонисты, презрев страх, подходим к этим мощам и видим, как на гладкой коже копошатся маленькие создания. Они наряжены в национальные костюмы, а их старые голоса величают свою матерь. Они традиция. Но традиция, как и то тело, что ее по инерции порождает, лишилась своей сути и забыла себя. Без зазрения совести хтонизм сдувает живую мертвечину традиционализма и, приближаясь к мумии великой русской культуры, протыкает тело пальцем в стремлении узнать, что сокрыто в ее нутре. В открывшуюся перед нами щель становится виден скелет, и, подобно обычному пейзажу морского дна, скелет этот увит толстыми миксинами современного искусства.
Любую риторику, касающуюся ситуации российского современного искусства, нужно пропускать через один главный вопрос: «Кто виноват?» В настоящее время мы видим современное искусство как серию разрозненных процессов, создающих сразу в нескольких координатах комичную ситуацию. Кто виноват в том, что современное искусство находится в состоянии симуляции жизни, очевидной как для самих художников, так и для неспособных понять это искусство зрителей? Ответ на этот вопрос можно с легкостью найти, взглянув на последние 25 лет существования «современных» художественных практик. Виновных надо искать не во внешних социальных и политических проявлениях, безусловно влияющих на искусство, но в первую очередь в самих его создателях.
Искусство 1990-х годов получило уникальную возможность создать такой мир, который мог и соответствовать международным стандартам, и отражать актуальное видение искусства. В итоге поколение теоретиков и художников создало систему иерархий, именуемую одним из теоретиков этого сообщества, Виктором Мизиано, не иначе как «тусовкой». Именно в наследии этой «тусовки» скрывается корень зла, берущий начало от советских практик идентификации своих и чужих. Творцы и непосредственные участники «тусовки» 1990-х годов создали систему таким образом, что в ней нет шанса выжить ни искусству, ни современности. Именно заслуженные деятели современного искусства возвели зиккураты институций, где искусствоведы работают смотрителями; они дали власть судить торгашам, не имеющим к искусству и культуре никакого отношения; они воспитали поколение кураторов, пишущих тексты, не имеющие права называться текстами; они взрастили войско подхалимов и приживал, льстецов и паразитов; они заставили искусство, старающееся границы разрушать, наоборот, заниматься тем, чтобы их создавать; они сделали искусство слабым и бесконфликтным; они подменили содержание торжеством формы; они воспитали художников, придумывающих концепты, трудно отличимые от офисного «креативчика»; они выкопали могильную яму между художником и зрителем; они ответственны за появление разрыва между действительно актуальным высказыванием и тем, что выставляется сейчас под видом «современного»; они дали власть менеджерам, управляющим и прочим рабам институций; они наделили суждением обслуживающий персонал; они отдали свое слово политическим пустомелям, генераторам бессмысленных текстов и «гениям» всех мастей.
Одной из ключевых транcгрессивных форм языка 1990-х был крик. Крик снимал все лишние разглагольствования и интеллектуализм, становясь ключевым явлением в репрезентации культуры. Так и кричали в 1990-х художники, режиссеры, писатели; кричали так, как кричит адресант Мартина Алексеевича (персонаж «Нормы» Владимира Сорокина. — TANR). Крик предельно, ясно и чисто удалось воплотить Светлане Басковой в фильме «Зеленый слоник». Бессмысленный и бредовый сюжет номинален, но диалоги доводят ситуацию не просто до абсурда, а до крика. В свою очередь, крик в контексте фильма, и будучи его языком, становится не просто формой отчаяния, ярости и ужаса, а вполне сознательной шумовой волной, отражающей суть времени. Крик — это беззвучная форма онтологически свойственного для России шума. И являясь естественным по своему значению, крик не должен смущать нас безобразностью своей формы.
В 2000-х творцы стали лучше питаться, ездить за границу, получили социальный статус, при наличии которого кричать стало не совсем прилично, и крик иссяк. Зато приличным стало переругиваться и, сплетничая, создавать систему молчаливого большинства. Но крик все равно слышится сквозь окружающую нас действительность, просто его заслонили сытость, теплота и дрема. Именно в этой теплой дреме и появилось следующее поколение: слабое, бесконфликтное и лишенное языка. Они с молоком матери унаследовали глухоту к окружающей действительности, а их мышление было атрофировано с самого рождения.
Русский хтонизм противопоставляет себя сложившейся в культуре ситуации и предполагает построение новой системы координат. В основе хтонизма лежит твердое убеждение в том, что творческая деятельность человека стоит существенно выше, чем меркантильные экономические и политические устремления. Хтонизм — это сагиттальное рассечение сложившейся культурной парадигмы. В полученном срезе хтонист видит глубину культуры во всем ее многообразии, но не в высоком ее изводе, а в гораздо большей совокупности уходящих под землю темных, забытых и нечистых сторон. Благодаря движению от высокой культуры в сторону низкой хтонизм раскрывает не поверхностные акценты, любимые современными художниками, а саму суть порождающих культуру феноменов.
Русский хтонизм — это такая же простая вещь, как домовой подпол. Взяв любое явление и взглянув на него в разрезе, мы сразу видим то, что открыто взору, и то, что скрыто под землей. Само слово «хтонизм» восходит к религиоведческой терминологии, обозначающей локализацию подземных богов и сил природы. В нашем случае хтоническое преодолевает границы и определяет ту область культуры, которая находится под гнетом забвения и вытеснения.
Следуя от центра к периферии, хтонизм стремится преодолеть выстроенные за последние десятилетия фиктивные границы. Своим действием мы должны разрушать и смещать актуальные акценты в сторону тех областей, которые долгое время были спрятаны или забыты.
Будем откровенны: существенная часть того, что мы называем русской культурой, опирается не просто на эстетические позиции, а на единственную движущую силу русской реальности — ужас. Именно ужас, повсеместно стремящийся быть вытесненным, всюду незримо присутствует в окружающем нас пространстве. Ужас толкает людей на чудовищные преступления — но почему бы ужасу не послужить целям созидания? Мы должны понять и принять его так, как в свое время принял в Арзамасе крещение ужасом Лев Толстой. Наша задача — сделать ужас русской культуры не объектом вытеснения, а механизмом созидания и понимания окружающей нас реальности. Опираясь на культуру ужаса, мы приближаемся к ее непосредственным проводникам: природе и смерти.
Природа — это то, чем насильно овладела советская культура. Уподобляя природу ретивому коню, соцреалистический герой стремился приручить или силой заставить его работать на себя. Отсюда и выходит концепция музея, тихого дворца фиктивной памяти, в котором зарезервировано для потомков семя порабощенной природы. В настоящее время мы повсеместно можем наблюдать атрофию и разрушение старой музейной системы. Буквально на наших глазах происходит высвобождение сил природы из естественно разрушающихся музеефицированных пространств. Когда последний музей в силу естественной энтропии разрушится, на волю вместе с семенами мичуринцев высвободится и неудержимая сила природы, сдерживаемая границами искусственных стен. Повсеместно высвобождающаяся сила музеефицированной природы тождественна силам русского хтонизма.
Противопоставляя себя бесконфликтному и бессодержательному высказыванию, хтонизм стремится раскрыть проблему в самой травматичной ее локализации — смерти. Презирая и насмехаясь над подобием жизни в мертвом теле культуры, хтонизм выстраивает обособленное представление о смерти. Для русского хтонизма смерть не танатологическая проблема, а механизм разрушения личности как семиотического мира человека. Хтонизм стремится преодолеть смерть через осознанное чувство памяти. Признавая свойственный смерти травматический опыт потери, хтонизм разлагает смерть на два ключевых понятия: памяти и забвения. Именно преодоление забвения, окутывающего своим туманом всю нашу культуру, мы ставим как одну из наших целей.
Память и забвение — это две нити, сплетающиеся в единое целое. Русский хтонизм стремится к тому, чтобы как можно больше основополагающих вещей перешли из реестра забвения в реестр памяти. Именно память оживляет мертвое, а не искусственное и автоматическое воспроизведение ритуала.
Ужас, смерть, память, забвение и стремление к преодолению границ — вот те механизмы, которыми хтонизм рассекает существующую культуру и на основе которых выстраивает парадигму новой реальности. Вы спросите, как в русский хтонизм можно войти и можно ли из него выйти. Если вы оказываетесь носителями русского языка, значит, вы уже заражены спорами великой русской культуры, которая, подобно грибковым культурам, сидит глубоко в теле каждого носителя языка. Хтоническое мы впитываем с первым произнесенным словом, с первым прочитанным текстом, с первым запахом весны и вкусом кутьи, и из этого языка нет выхода и нет спасения: хтонизм с самого начала жизни является составной частью нашего миропонимания. В хтонизм невозможно войти искусственно, так же как невозможно из него выйти. Да и что за безумие — стремиться выйти из границ собственного языка? Русский хтонизм раскрывается в нас от рождения, угасает после смерти, нам остается это только принять и следовать его законам.
Михаил Климин
Художники, подписавшие манифест:
Дарья Кузнецова
Ирина Петракова
Ян Тамкович-Фриске
Дмитрий Яковлев
Художник Евгений Антуфьев в 2016 году нашел одно из мумифицированных воплощений русской культуры — старую чеховскую липу. Дерево, под которым две недели отдыхал Чехов, стало достопримечательностью и объектом туристического паломничества в Звенигороде. Липа, попавшая во все советские путеводители и открытки чеховских мест, упала в 2013 году. Когда пришли рабочие, они распилили ствол, десятилетиями впитывавший в себя русскую культуру, на куски и бросили в овраг. Именно там и нашел этот странный пень Евгений Антуфьев, привез на Manifesta и выставил в одном из павильонов своей выставки. Так еще один мумифицированный и безжизненный фрагмент русской культуры нашел свое место в настоящем, но уже в форме музеефицированного преданья старины глубокой.
На протяжении двух лет человек, скрывающийся под личинами Индивидуального Предпринимателя и Яна Тамковича-Фриске, обнажает слабость и фальшь системы российского современного искусства. И если Индивидуальный Предприниматель на своей выставке просто сделал надгробия и похоронил несколько дюжин деятелей современного искусства, то Ян Тамкович-Фриске пошел еще дальше. Он украл личность московского художника Яна Тамковича и меньше чем за год, превзойдя, уничтожил его как художника. Тамкович-Фриске настолько далеко зашел в своем перевоплощении, что художников путают такие крупные институции, как ГЦСИ и «Гараж», а оригинальному Тамковичу не осталось ничего другого, как взять себе псевдоним.
На протяжении 2015–2016 годов в пространстве независимой самоорганизации Центр «Красный» прошло несколько выставок, экспериментирующих с новыми подходами, обращенными прежде всего в глубь нашей культурной традиции.
Дарья Кузнецова в конце 2015 года обратилась к теме забвения, выразив ее в серии могильных портретов «Забытое имя». На примере советских захоронений 1970-х годов ставился вопрос о том, что останется от нас после смерти как не разрушающийся от времени единственный портрет. Выставка продемонстрировала прискорбные результаты того, как стремление целого поколения к бессмертию оказалось не чем иным, как трясиной забвения.
Летом 2016 года после поездки к своей бабушке-сектантке на окраину Казахстана Ирина Петракова представила выставку «Объясните это темным». Полученный опыт от общения с бабушкой и рефлексия о родственниках-староверах вылились в вакхическое буйство природы, уничтожающее панический страх смерти и побег в отчуждение сектантской веры.
