Человек огня и его жизненное пепелище
Биография Карла Брюллова, пристрастно написанная Верой Чайковской, — это, в полном соответствии с названием серии, в которой она вышла, действительно роман, предлагающий авторскую версию судьбы великого художника
Книгу Веры Чайковской о Карле Брюллове (1799–1852) издательство «Искусство-XXI век» включило в серию «Роман-биография», и она в самом деле получилась романом. Со всеми признаками этого жанра. С сюжетом: завязкой, крутыми поворотами, кульминацией и развязкой. С характерами и конфликтами: главного героя — с окружением, с судьбой, с Россией и Италией, с самим собой. С упорно повторяющимися в жизни художника мотивами: одиночества и независимости, болезненности и жизнелюбия, бездомности и скитаний. С подробными описаниями внешности персонажей, с развернутыми не на одну страницу диалогами. А еще с постоянными восклицаниями («вот он, рок и катастрофа!») и вопросами автора — к себе ли самой, к мирозданию ли (ну не к читателю же! а может, и к нему, чтобы заинтересовался)? «А этот суровый надменный господин в надвинутой на глаза шляпе не отец ли братьев — академик орнаментальной скульптуры, отставной профессор Павел Иванович Брюлло? А где же мать?» Или: «Кто они? Уж не те ли роковые силы, которые искушают его сказочной Италией?»
Наконец, с любовными драмами и увлечениями героя, с рассказом об отношении Брюллова к женщинам волнующих его типов, особенно к носительницам роковых для него имен Мария и Юлия. Все это не могло не отразиться в работах художника («Карл Брюллов никогда не брался за сюжет, если не находил в нем какого-то личного отклика, жгучей личной ноты»), и Вера Чайковская видит в его картинах проговаривание личных проблем. «Обе картины, — говорит она о «Смерти Инессы де Кастро» и об эскизе «Нашествия Гензериха на Рим», — написаны на исторический сюжет. И что особенно примечательно, в обеих героиня — молодая женщина с двумя дочерьми, совсем как Юлия Самойлова с ее двумя воспитанницами…»
Это ли, скажет читатель, особенно примечательно? Во всяком случае графиня Юлия Павловна Самойлова, известная всем нам в облике знаменитой «Всадницы», действительно была одной из самых значимых женщин в жизни художника, и мы обязаны ей многими брюлловскими образами.
Да, приходится признать, что повествование в книге беллетризовано избыточно, до мелодраматизма. Выдающийся художник, производивший сильное впечатление на современников, многое определивший в развитии живописи второй половины XIX века, ровесник Пушкина, лишь по роковой случайности не написавший его портрета (как раз в назначенный для первого сеанса день Пушкин стрелялся с Дантесом), Карл Брюллов представлен нам в контексте скорее собственных страстей, чем своей эпохи, ее идей, проблем, ценностей, художественных и иных тенденций. Он разглядывается в книге словно с чересчур близкого расстояния. Даже собственная его творческая эволюция — Брюллов ведь очень менялся как художник — остается, по сути, почти без внимания, потесненная личными драмами.
Впрочем, так ли уж это не соответствует самому Брюллову, да и эмоциональной стилистике его времени? Человек позднего, надломленного романтизма, драматичный, чувствительный, жизнелюбивый, человек огня, он и как художник был остро восприимчив к трагизму, конфликтам, катастрофам, страстям. И по мере развития делался все внимательнее к душевной жизни своих героев (вглядитесь в лица на его портретах от, скажем, «Итальянского утра» до, положим, «Портрета Виченцо Титтони»).
Кстати, Чайковская все это хорошо замечает. И ставит Брюллова, пусть бегло, в контекст не только современной ему живописи, но и литературы тех лет. Пишет, как поэты, важные для художника и влиявшие на него (Пушкин, Жуковский, Лермонтов), отзывались на его живопись. Показывает — не очень это рефлектируя, но ясно давая увидеть, — как живопись и поэзия, скажем, 1830-х годов образовывали единый смысловой комплекс, оказывались пронизанными общими идеями.
Рассказ в режиме взволнованного разговора позволяет читателю почти присутствовать при создании картин, представлять себе, как воспринимали эти полотна, классические для нашего взгляда, современники художника. Так, Чайковская подробно описывает, какой фурор произвела во всей Италии картина «Последний день Помпеи». «Когда ее привезли в Милан и показали на выставке в ломбардском палаццо Брера, возле нее с утра до вечера толпился народ. Миланские художники бегали за Карлом, как маленькие собачки за огромным псом, и говорили друг другу, что должны у него учиться».
Благодаря той самой избыточной, восклицающей, заламывающей руки и запросто обращающейся с героем беллетризации, у нас есть возможность почувствовать работу художника как живую сложную жизнь, которая вся здесь и сейчас, которая еще не знает, что с нею будет, и не заботится о том, на какую полку положат ее потом искусствоведы.
