Представлять Николая Пунина (1888–1953) невоспетым героем русского авангарда не принято. Его, как правило, называют блестящим художественным критиком, историком искусства, педагогом и организатором музейного дела. Красивые слова, вынесенные в название книги Натальи Мюррей, характеризуют ее героя только отчасти. Да, Пунин принимал активное, деятельное участие в становлении нового, модернистского, революционного по сути, русского искусства, но это, хотя и лучшая, самая яркая, только часть его биографии и книги о нем.
Мюррей добросовестно описывает жизнь Пунина начиная с благополучного детства и полной успехов юности до скоропостижной смерти в мае 1953 года в трудовом лагере для инвалидов в поселке Абези в Коми. «Если бы меня спросили, что такое ад, я описал бы это место», — объяснял Пунин в письме.
За 64 года он пережил многое, был не только пылким идеологом авангарда, музейным комиссаром и реформатором Академии художеств в послереволюционные годы, но и трижды арестантом, «проповедником формализма», родственником и другом расстрелянных и репрессированных, голодающим в блокадном Ленинграде. Он менял свои взгляды, быстро разочаровался в возможности поднять пролетарские массы до духовных высот, но всегда был верен искусству, он его знал, понимал и умел рассказывать о нем.
Личная жизнь Пунина тоже не была проста. Для большинства читающей публики он запомнился прежде всего как возлюбленный Анны Ахматовой. В его квартире в Фонтанном доме, с его женой и дочерью, она прожила 16 лет. И если в воспоминаниях ее друзей и биографов Пунин выглядит бледно и неприглядно, то у Мюррей — только рабом своей любви, порядочности и отзывчивости.
Эта первая биография Пунина написана на английском и впервые издана семь лет назад в Нидерландах. В ней много разъяснений насчет реалий советской жизни, рассчитанных на зарубежного читателя. Язык же ее автора сух и прост, но это компенсируют многочисленные выдержки из дневников и писем Пунина. А писал он блестяще — искренне, умно, откровенно, страстно, без тени банальности. Цитаты украшают книгу, дарят ей глубину, эмоции и отточенные формулировки: «Как бы живо ни чувствовали мы своего ученичества перед Парижем, тем не менее мы обречены на самостоятельность»; «Гниет и смердит кишащая и неподвижная масса — так называемый административный аппарат»; «Внезапно и быстро кончается все, что было до этой войны». Пунин вел дневники всю сознательную жизнь, часть из них и некоторые письма опубликованы в 2000-м в книге «Мир светел любовью». Дневники за 1926–1936 годы были конфискованы НКВД и пропали.
Труд под названием «В борьбе за новейшее искусство» был подготовлен Пуниным к печати в 1932 году, но полностью издан лишь через 86 лет. «Эта книга вовсе не книга воспоминаний, хотя она и посвящена событиям прошлого, скорее наоборот, это — книга утверждение будущего; мне бы хотелось перед лицом будущего утвердить определенную точку зрения на события и смысл событий, уложенных жизнью в период 1916–1925 годов. Я бы хотел заставить людей измерить прошедшее нашими мерами; при этом я совершенно не претендую на то, что эти меры… лучше каких-либо других мер», — пишет Пунин в предисловии.
В 12 главах своих воспоминаний он не столько рассказывает о событиях художественной жизни, свидетелем и участником которых был, сколько анализирует и интерпретирует их. Отчасти и реабилитирует, поскольку с начала 1930-х годов футуризм и другие «измы» в советской стране не приветствовались. Возможно, поэтому Пунин настойчиво акцентирует внимание на революционности художников авангарда, повторяя, что новое искусство той же природы, что и революция социальная. «В том-то и особенность „левого художественного движения“ в России, что оно было одновременно движением культурно-бытовым, политическим и художественным; восстания в тылу против быта и мертвых художественных навыков, восстания на улицах и площадях — против застаревшего режима, подпиравшего всеми силами старый быт и старую культуру, наконец, восстания в „своих мастерских“ против нависших гениев всех академий мира».
Основная тема воспоминаний — «футуристические бои», то есть споры левых художников с академическими и «Мира искусства», а также между собой. Все участники боев — а это признанные нынешние классики и гордость русского искусства, — коротко и метко охарактеризованы, а их творчество оценено. «О Бурлюке я уже сказал — с этим было кончено быстро, но и более значительные: Ларионов, Гончарова, Лентулов, Малевич, Каменский и Маяковский… казалось, мы смотрели на них тогда со стороны, чужими глазами. Только Татлин и Хлебников стояли нерушимыми…» Мы — это завсегдатаи «Квартиры № 5», неформального сообщества художников, где лидером, «собирателем, организующим центром» был Лев Бруни, а «обличителем и совестью» — Петр Митурич.
События, о которых рассказывает Пунин, произошли в короткий период первых военных лет и Февральской революции, и он описывает их блестяще — что знаменитую «0,10 — последнюю футуристическую выставку картин», что почти забытую акцию 25 мая 1917 года, когда агитировать за «займ свободы», объявленный Временным правительством, вышли художники разных направлений. Но только над Хлебниковым не смеялись обыватели, он «ехал на огромном, совершенно пустом „грузовике анархистов“, украшенном простым, мрачным, черным плакатом с изображением черепа и костей и с надписью: „317 председателей земного шара“; он был один; это выглядело зловеще, соответствовало времени и выражало действительное положение дел…» Вне всяких сомнений, «В борьбе за новейшее искусство» не только ценный источник для исследователей, но еще и отличная проза.
